Одиночество это ад: изнурительный, но созидающий. Можем ли мы избежать его боли и насладиться прелестями?
Автор: Коди Делистати
Одним влажным июньским вечером, молодая женщина в красном платье прошла под мостом Пон-Нёф и, поправив свои каштановые локоны, присела рядом со мной. Одной рукой она держала короткошерстного терьера, другой — книгу «Благодетель» Сьюзан Сонтэг (1963). Она представилась, произнося слова с глубоким английским акцентом, типичным для международных студентов, дом которых меняется от сезона к сезону — Лондон осенью, австрийские Альпы зимой. После этого она представила своего пёсика. «Его зовут Фортуна» сказала она и протянула его лапу для того, чтобы я её пожал.
Уже давно я считал себя одиноким человеком, но лишь этим летом, после того как встретил Жозефину, я начал понимать истинные глубины человеческого одиночества. Жозефина приехала в Париж тремя месяцами ранее, после изучения курса экономики в Кембридже; я же приехал из Оксфорда, где изучал историю, таким образом мы поладили так быстро, как это возможно для иностранцев, оказавшихся на чужой земле. Она посетовала, что до сих пор проводила каждую ночь в одиночестве, сидя на террасе кафе де Флор, смакуя один и тот же Пино Гриньо и наблюдая за тем, как пары и группы друзей проходят мимо неё.
В течение следующих нескольких недель Жозефина звонила мне, чтобы пригласить на обед, посмотреть библиотеку в её апартаментах или посетить различные мероприятия разной степени сомнительности (вроде маскарада в её квартире, гонок на лодках в пригороде Парижа, обеда в баварском поместье), и, в то время как я продолжал встречаться с ней два раза в неделю на той же самой скамейке на закате, я также не единожды составлял ей компанию в другом месте.
Я не могу сказать, почему отказывался от её приглашений: я приехал в Париж для уединения и не хотел позволять другим нарушать его, но, в конце-концов это не стало иметь большого значения. Как я и подозревал, ничего этого не было — ни гонок на лодках, ни поместья. Жозефине был просто нужен кто-то, с кем можно поговорить. Она признала это в один из вечеров, когда лето подходило к концу. После этого она перестала появляться. Её звонки также прекратились.
Одиночество является относительно новой концепцией в научных кругах, начиная с тренда в середине 1960-х годов, и становясь заметным только с выходом работы Роберта Вейсса «Одиночество: опыт эмоциональной и социальной изоляции (1973)». Но исследования данной проблематики не имели общепринятого подхода до 1978 года, когда созданная шкала из 20 пунктов, измеряющая субъективные чувства одиночества и социальной изоляции — так называемая Шкала Одиночества Университета Калифорнии, Лос Анжелес — позволила делать уточнения и сопоставления публикаций.
Тем не менее, одиночество до сих пор остается скользким понятием. После того как Бог создал Адама, Он сказал: «не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему» (Бытие 2:18). Возможно имея ввиду универсальность Бытия, философ Бен Лазар Миюскович писал в своей книге «Одиночество в философии, психологии и литературе (2012)»: «Человек всегда и везде страдал от чувства острого одиночества». Но одиночество означает разные вещи для разных людей. Некоторые люди чувствуют себя одинокими проводя одну ночь в холодной постели; другие проводят месяцы с минимумом общения и ничего не чувствуют. «Некоторые могут находиться в социальной изолации, но сохранять минимальный социальный контакт или на самом деле предпочитать быть в одиночестве» пишет Джулиана Хольт-Лунстад, ведущий автор доклада об одиночестве в «Перспективах психологической науки». «Другие могут иметь активные социальные контакты, но по-прежнему чувствовать себя одинокими».
Несмотря на подобные вариации, большинство людей не стремятся к длительным периодам уединённости, и слышать романтизацию подобного состояния — называемого «красивым» — для них особый тип издевательства, вроде заявлений тому, кто был уволен или недавно развёлся, что это «к лучшему». На самом же деле, есть много серьезных недостатков долгосрочного одиночества, от тяжелой депрессии до непоправимого повреждения когнитивной функции мозга. В работе по этому вопросу, Хольт-Лунстад агрегировала данные целого ряда независимых исследований, в рамках которых участники изучались в среднем в течение семи лет. Она обнаружила, что люди, которые были социально изолированными, одинокими или жили одни, имели примерно на 30 процентов больше шансов умереть в течение периода исследования, чем те, у кого был «регулярный социальный контакт».
Те же самые технологии, которые обещают соединять нас с другими, ограничивают наши возможности создавать подлинные связи
Интересно, что большая часть идеализации одиночества в литературе и искусстве — показная. Генри Дэвид Торо превозносил своё одиночество. «Я считаю полезным находиться одному большую часть времени» писал он в книге «Уолден, или Жизнь в лесу» (1854). «Почему я должен чувствовать себя одиноким? … Я не более одинок, чем гагара в пруду, которая так громко смеется, или чем сам Уолден Понд». Ло! Как это романтично — быть одному! он просит читателя поразмышлять об этом. И все же, Уолден Понд находился в огромном парке, который часто посещали любители пикников и пловцы, конькобежцы и рыбаки. В ходе своей «изоляции», Торо часто писал Ральфу Уолдо Эмерсону; и он возвращался домой не реже раза в неделю, чтобы пообедать с друзьями или поесть печенья, которое готовила его мама. Конечно же он не был одинок: он так редко действительно оставался один.
Тем не менее нечестно обвинять Торо — или кого бы то ни было — в том, что он заигрывает с одиночеством вместо того, чтобы погрузиться в него с головой. Одиночество может быть тяжёлым состоянием, и люди, соответственно, упорно стараются избегать его. В последние три десятилетия американцы сообщают о снижении уровня одиночества, и можно предположить, что это справедливо и для других стран первого мира, в которых технологические инновации работают как непосредственно, так и косвенно, чтобы не допустить его: социальные медиа, искусственный интеллект, виртуальная реальность. Считается, что индивид всегда может быть подключён, или, если выражаться точнее, вовлечён в симулякр социума с помощью айфонов, интернета или, в ближайшем будущем, искусственного интеллекта. Но, как демонстрирует Оливия Лэнг в своём «Одиноком городе» (2016), те же самые технологии, которые обещают соединять нас с другими, ограничивают наши возможности создавать подлинные связи.
Одиночество может быть адом — почему же мы хотим быть частью этого?
Еще есть главный парадокс по поводу одиночества. В то время как оно может привести нас к очень нежелательным последствиям (изоляции, депрессии, самоубийству), оно также может позволить нам лучше наблюдать за социумом. Мы можем быть более восприимчивыми, более вовлечёнными в нашу собственную реальность, так как одиночество делает нашу жизнь убедительной. Вообще одиночество демонстрирует нам, что наша жизнь принадлежит нам. Согласно истории и мифам это был единственный, хотя и трудный путь к добродетели, нравственности и самопознанию.
В Эпосе о Гильгамеше, написанном около 2100 г. до н.э., только после того, как боги убивают Энкиду, его друг и попутчик Гильгамеш может завершить путешествие, чтобы найти источник вечной жизни. И только после того, как Христос провёл 40 дней и 40 ночей в пустыне в противостоянии дьяволу — без помощи Бога и ангелов — Он смог доказать, что может противостоять всем искушениям. «Ангелы приступили и служили Ему», говорит повествователь, записавший Евангелие от Матфея, но лишь самостоятельно Христос выполнил свою задачу.
Оказавшись не в состоянии избегать толп людей, которые просили у него совета и молитв, святой 5 века Симеон Столпник провёл 37 лет сидя на вершине столба шириной в один квадратный метр недалеко от Телании (современная Талада, Сирия). Питался Симеон небольшими кусочками хлеба, водой и козьим молоком, которые доставляли ему на столб молодые мальчики из города. Он верил, что если ему не удалось избежать суеты мира на земле, то, возможно, он сможет быть один — и действительно контролировать свой мир и мысли — если станет ближе к небу (и в конце концов он построил столб высотой около 50 футов).
Не каждый благополучно возвращается из одиночества, но тем, кому это удалось — те, кто убегали в себя и затем поворачивались обратно к обществу — возвращались с гораздо большим пониманием себя и других. Таким образом в одиночестве есть настоящий баланс, оно представляет собой и высокий риск, и наивысшую награду.
Конечно же, переживание одиночества не обязательно формирует добродетельных и нравственных людей, но у него есть и ряд других плюсов: согласно данным исследования, опубликованного в 2015 году, чувство социальной изоляции (или социального периметра, как может подтвердить любой художник или писатель) приводит к повышению внимания и наблюдательности за социальным миром, а также в целом к улучшению способности наблюдать.
Используя электрическую нейровизуализацию в работе с маленькой тестовой группой, Стефани Качиоппо, доцент кафедры психиатрии в Университете Чикаго и ее муж Джон, обнаружили, что участники, ощущавшие себя особенно одинокими, реагировали на угрожающие изображения более чем в два раза быстрее чем люди, которые себя одинокими не чувствовали (для одиноких реакция составляла около 116 миллисекунд после стимула, для неодиноких — около 252 миллисекунд соответственно). Как пишет Джон Качиоппо в аналогичной научной работе, это говорит о том, что внимание одиноких людей более обращено на беды остальных.
Тот факт, что одинокие люди более внимательны к бедам других людей — в основном на подсознательном уровне, о чем свидетельствует скорость зафиксированных реакций — подразумевает, что одинокие люди имеют большую способность к сопереживанию. Как ни странно, это может быть результатом одиночества, позволившего лучше понять других и их социальный мир.
Лучшие творческие умы и самые харизматичные люди также очень часто бывают довольно одинокими. Шэрон Х Ким, доцент Университета Джона Хопкинса в Балтиморе, который фокусируется на индивидуальном и групповом творчестве, недавно обнаружил доказательства того, что люди становятся более творческими, если они социально отвергнуты. Пожалуй, самое интересное в результатах Кима состоит в том, что никакого фактического социального отторжения не происходило; креативность требует лишь возникновения соответствующего самоощущения. Креативность, утверждает Ким, проистекает из способности находить уникальные взаимосвязи, соединять разрозненную информацию. И преимущественно это получается у отверженных и одиноких. «Креативные люди лучше понимают отношения, ассоциации и взаимосвязи, и видят вещи в оригинальном ключе — замечая то, что другие не могут увидеть» — пишет нейробиолог Нэнси С Андреасен из Университета Айова в своей статье для Atlantic. Зачастую, пишет она, единственный способ стать креативным, обрести харизму и новые пути мышления — это испытать одиночество.
Мы сохраняем различные состояния одиночества: отказ от чувства дома, создание лишь временных дружеских отношений, бессмысленный секс. Эти действия могут показаться негативными, но они обусловлены чувством самосохранения.
В эволюционном плане, ощущение одиночества является частью человеческого бытия. Быть одиноким, но не слишком одиноким — золотая середина, которая позволяет нам одновременно сохранять индивидуальность и оставаться функционирующей частью более широкой социальной сферы — ключевая часть выживания, согласно недавнему исследованию Памелы Квалтер, сотрудника факультета развития психологии Университета Центрального Ланкашира.
Результаты работы Квалтер говорят о том, что после достижения определённого, индивидуального порога одиночества, стремление к общности возобладает, что является биологически обусловленным. Это стремление характерно для всех возрастов, и делает одиночество недолгим опытом. Без этой мотивации к воссоединению мы рискуем остаться в беде — одинокими, без желания спастись от этого; но также нельзя отрицать, что болезненное, однако жизненное чувство одиночества очень часто является фундаментальной частью человеческого бытия.
«Переживаение одиночества помогает понять кто мы есть как биологический вид» рассказал мне Джон Качиоппо по телефону. Без чувства одиночества мы склонны думать только о себе и не стремиться к такого же рода связи с другими. Он добавил: «Люди, которые не могут испытывать чувство одиночества, имеют высокий риск стать психопатами».
Есть множество способов, с помощью которых люди сохраняют различные состояния одиночества: отказ от чувства дома, создание лишь временных дружеских отношений, бессмысленный секс. Эти действия могут показаться негативными, но они обусловлены чувством самосохранения. Это чувство исчезает, становится слишком тонким, когда человеку приходится взаимодействовать с множеством знакомых и рабочих мест, а также находится в местах, где он не может не быть одинок но в которых он всё равно чувствует одиночество
Поиск изоляции, экзистенциальной боли одиночества, пишет Миюкович, это «оборонительная реакция человека против угрозы растворения его самости, которая возникает в случае подавляющего присутствия «других», давления безличного, бюрократического, промышленно развитого, механизированного общества или насильственных и травматических межличностных отношений».
Вообще очень огорчает думать о том, что произойдёт если всё, что составляет человека — всё что он любит, ненавидит, желает, на что надеется — окажется лишь дистилляцией чувств других людей? Что если личность — всего лишь слабая призма, отражающая свет тех, кто рискнул нырнуть глубже в себя? Что случится, если мы не рискнём остаться в одиночестве с самими собой? Потеря идентичности, безусловно, является более страшной, чем перспектива одиночества, с его болью и недостатками. Ибо кем мы станем, если перестаем быть самими собой?
Я часто думаю об одиночестве, о том, каким оно может быть разрушительным, однако также и о том как это может быть с трудом отвоёванным местом рефлексии; формой мудрости, супер эмоцией, которая окрашивает все другие эмоции. Теперь я чувствую, что без готовности встретиться лицом к лицу с одиночеством мы утратим нашу свободу.
В ходе своего уединения, я прогуливался по не самым прекрасным частям города, недалеко от Беллевиля и кладбища Пер-Лашез в Париже, поворачивая каждое движение моей сути внутрь себя таким образом, что я мог чувствовать всё, и я обнаружил почти бесконечную надежду на жизнь вне себя. Чем глубже я погружался в себя, тем более громадной и возможной становилась вселенная.
Есть такая художественная работа Сая Твомбли, которая называется Untitled («Без названия, 1970»), которую он создал, сидя на плечах своего помощника и давнего компаньона, Николя дель Роцио, который ходил вперёд-назад вдоль холста, позволяя Твомбли создавать четыре жидких ряда непрерывных линий с помощью воскового мелка. Эти линии, как рассказал однажды Твомбли критику Дэвиду Сильвестру, «это чувства, от нечто мягкого, мечтательного, до чего-то тяжёлого, бесплодного, одинокого, чего-то заканчивающегося, чего-то начинающегося. Это как будто бы я испытываю нечто пугающее и я должен оставаться в этом состоянии потому что я также иду вперёд. Я не знаю как справиться с этим».
Это всегда поражало меня как живейшее изображение хрупкого равновесия одиночества — движение от чего-то мягкого и лёгкого в сферу пугающего, и казалось бы, бесконечного; все же, если отрешиться от подобного взгляда, понимаешь, что полотно не могло бы быть убедительным без всего этого.
Не быть одиноким — удобное чувство. Но я знал, что нечто важное покидало меня.
Когда я переехал из Парижа в Нью-Йорк, я нашёл работу, которая выглядела престижной, а также являлась шансом войти «в реальный мир», как любит говорить мой отец, но я также нашёл способ покончить с моим одиночеством, находясь в небоскрёбе с англоговорящими коллегами, встречаясь с друзьями за выпивкой по вечерам, как и все нормальные люди. Я стал гораздо менее одинок, однако почувствовал пустоту — нехватку времени на рефлексию, это постоянное напоминание моей способности эмоциям, с помощью которой я надеялся разыскать какую-то форму счастья.
Я пытался найти убежища одиночества. Я совершал прогулки, вверх и вниз по Манхэттену, но даже будучи одним на улицах, пробираясь через стайки суетливых людей, не обращающих на меня никакого внимания, я не мог почувствовать того вида одиночества, которое у меня было во Франции. Здесь просто было слишком много людей, для того, чтобы поговорить — слишком много текстовых сообщений, и старых друзей, которые заходят навестить, различных затягивающих вечеринок. Я чувствовал, что моя свобода закрыться, возможность моего ума блуждать, находить разнородные соединения, исчезала. Это было хорошее чувство. Без вопросов. Не быть одиноким — удобное чувство. Но я знал, что нечто важное покидало меня.
Жозефина недавно звонила из Лондона, где она решила получать степень магистра в Королевской ложе искусств. Разговор был коротким. Она рассказала, что училась в кафе недалеко от Сомерсет Хаус. Она рассказала, что после отъезда из Парижа этим летом не беседовала более ни с кем кроме служащих, клерков или водителей такси. Она не делала больше никаких попыток общаться с другими людьми; Фортуна была до сих пор ее единственной компанией.
Вернувшись в университет сейчас, она чувствовала одиночество, по её описанию, как «белое пятно на крышке коробки» — версию цитаты, которую я позднее обнаружил в коротком рассказе Френсиса Скотта Фитцжеральда. И ещё она сказала, что стала «более осведомлённой», как она выразилась — в понимании себя и своего мира. Ничто из её социальных взаимодействий, её требований к экстравагантности не могло завести е так далеко, как время, проведённое с собой, даже когда это время становилось болезненным.
Затем, она процитировала мне Сонтэг — которого она читала в тот самый первый день около Сены. «Одинокий, одинокий» сказала она, «я одинок — мне больно… Но впервые, несмотря на все страдания и проблемы, я здесь. Я чуствую себя спокойным, цельным, ВЗРОСЛЫМ»
Одиночество это ад; Я знал это. И все же, я не могу удержаться от того, чтобы попробовать его еще раз. Хотя бы на мгновение.
Коди Делистати — писатель и историк, проживающий в Нью-Йорке и Париже. Он пишет о литературе, психологии и интересных людях. Его статьи публиковались в The New York Times, New Yorker, The Atlantic и других изданиях.
Оригинал: Aeon
