Социалистический аргумент за выход

(статья вышла за день до референдума о выходе Великобритании из ЕС — ред.)

Европейский союз предлагает интернационализм для боссов, но не для работников. Мы должны проголосовать за выход завтра.

Завтра Британии предстоит решить на референдуме оставаться ли членом Европейского союза. В то время как левые реформисты, объединяющиеся вокруг лейбористов Джереми Корбина и Зеленой Партии, в основном выступают за то, чтобы остаться, те, кто называет себя радикалами или революционерами в большинстве своём считают ЕС антидемократической, нереформируемой институцией.

Европейский союз действовал как бескомпромиссная машина неолиберализма — как экономически, принуждая Грецию и ряд других государств-членов к мерам жесткой экономии, так и институционально, двигаясь по пути размытия демократического управления. В то же время, свободное передвижение граждан ЕС сквозь внутренние границы стран сопровождалось ростом милитаризации общей внешней границы. Те, кто пытается достичь континента, умирают тысячами в Средиземном море, либо же насильственно вывозятся во всё более авторитарную Турцию, где они лишены какой-либо возможности получить статус беженца.

Но то, что может показаться простым выбором для левых, сталкивается с текущей политической конъюнктурой. Этот референдум был потребован правыми, и в его агитации доминируют правые, что ещё раз подчёркивает как материальный опыт и общественное мнение сильно различается в разных странах-членах ЕС. К примеру, в Британии неолиберальная строгость — исключительно доморощенный продукт, в результате ЕС в основном представляется не как развитие реакционной экономики, но как ограничение суверенитета Британского государства, которое, выйдя из Союза, сможет «контролировать свои границы», не пускать в страну иммигрантов, а также избавится от необходимости мелкой буржуазии обеспечивать работникам минимальные права в соответствии с европейским законодательством. Непосредственными бенецифиарами голосования за выход будут правые из Тори, крайне правая Партия независимости Соединённого Королевства (United Kingdom Independence Party — UKIP), а также ещё более неприглядные, откровенно расистские силы; мигранты чувствуют себя в опасности и не зря.

Ужасающим свидетельством нестабильности сегодняшней атмосферы в обществе стал расстрел среди бела дня парламентария-лейбориста Жо Кокса. Она была известна как политик, который защищал мигрантов и беженцев, а также агитировал за помощь Палестине и Сирии. Мужчина, арестованный за её убийство, Томас Мэйр, находился под влиянием фашистской идеологии: в суде он дал себе имя «смерть предателям, свободу Британии» (такой ответ Мэйр дал после того, как судья во время заседания попросила назвать его своё имя — прим. перев.).

Левые оказались зажаты между необходимостью отстаивать институцию, противоречащую нашим целям и ставкой на то, что мы сможем преодолеть период кризиса, который сам по себе может повернуть голоса за выход в нашу пользу. И если эта авантюра выглядит так здорово, не является ли она свидетельством самоуверенности, организационного потенциала и дальновидности британских левых? Что если воспринимать этот процесс как пинок для британского и европейского правящего класса, который позволит им проводить прогрессивную а не реакционную политику?

В этом интервью Jacobin беседует с Нейлом Девидсоном, который озвучивает социалистический аргумент за выход из ЕС (Нейл Девидсон — преподаватель университета Стратклайд, Глазго — ред.)

Вы выступаете за социалистическую причину выхода из ЕС? Вы можете объяснить историю развития Евросоюза и почему он, по вашему мнению, представляет собой нереформируемое препятствие для достижение целей левых?

Движение в направлении европейской интеграции началось почти сразу после Второй мировой войны, в 1947, с созданием различных региональных институций (таких как Европейская экономическая комиссия объединённых наций) и соглашений (например Генеральное соглашение по тарифам и торговле), всё это было призвано перезапустить разорённую европейскую экономику, а также объединить западную часть Европы против русского влияния. Истоки ЕС, каким мы его знаем сегодня, лежат в Римском соглашении 1957 года, которое установило Европейское экономическое сообщество (ЕЭС или в «общий рынок», как это называли в Британии). Всего было четыре основных драйвера за этим проектом. Первое — расширение объема рынка за пределы отдельных национальных государств в ситуации, когда европейские державы теряли свои колонии, однако система переживала наибольший период роста в своей истории.

Второе — преодоление протекционизма, который внёс существенный вклад в экономический кризис 30х годов, если выражаться точнее, то целью была отмена протекционизма в пределах ЕЭС, но введение его в частности по отношению к странам третьего мира.

Третья причина — сдерживание межгосударственного соперничества между Францией и Германией в ситуации, когда последняя была временно ослаблена территориальным разделом: есть элемент истины в тезисе о «предотвращении войны в Европе» — хотя последствия такой войны весьма примечательны, достаточно вероятно, что эти страны устроили бы войну ещё раз несмотря на «общеевропейские ценности».

В четвертых, Холодная война — Франция и Германия были менее склонны угрожать друг другу, так как обе страны боролись против общего внешнего врага в виде сталинистского блока. Как видно из последнего пункта, Соединённые штаты не противостояли или угрожали ЕЭС — на самом деле они видели западную европейскую интеграцию в качестве необходимого институционального дополнения к НАТО. Этот момент очень важен, так как некоторые левые аргументируют свою позицию тем, что ЕС — это блок против интересов США; однако правда заключается в том, что хоть крупные государства ЕС и конкурируют экономически с Соединёнными штатами и не всегда выражают политическое согласие (например, по вопросам Югославии и Украины), они всё равно объединены с ними в одном империалистическом союзе.

Учитывая подобные истоки, не удивительно, что ЕС воспроизводит внутренне структурированную неравномерность капиталистической системы, в которой доминирующие члены, а именно Германия и находящаяся несколько позади Франция определяют судьбу тех, кто слабее их. Это наиболее очевидно проявилось на примерах не только Греции, но и Ирландии, Португалии, Испании и даже Италии, которая раньше принадлежала к топ-уровню. Однако несмотря ни на что ЕС представляет собой единое лицо для глобального юга за пределами Европы, как экономически, занимаясь экспортом продуктов питания и блокируя импорт, так и геополитически, в виде Крепости Европа в представлении беженцев и других мигрантов. Можно говорить о том, что эти аспекты ЕС можно реформировать, но механизмы, с помощью которых можно это сделать, неясны.

Доминирующие органы ЕС не являются выборными, например Центральный банк, Комиссии или Совет, которые состоят из государственных деятелей стран-членов. Эти деятели хоть и избираются в своих странах, принимают решения о ЕС в целом и могут определять решения для тех, кто за них не голосовал. Национальный Парламент, как известно, не имеет законодательной инициативы от своего имени, а может лишь просто ратифицировать или в лучшем случае изменить инициативы европейской Комиссии.

В некотором смысле, вся структура была описана в статье Хайек 1939 года под названием «Экономические условия Межгосударственного федерализма», в котором он предлагал ЕС-подобную структуру, управляемую чиновниками — таким образом вмешательство избирателей или политиканов но смогло бы угрожать требованиям рынка, а экономическая политика регулировалась бы набором правил, очень похожими на то, что мы сегодня называем термином неолиберализм. Звучит знакомо, не правда ли?

Было ли время, когда ЕС действительно представлял собой прогрессивное учреждение в определенном смысле? Как вы объясните изменение позиции левых в отношении ЕС? В начале интернационалисты-социалисты решительно высказывались за членство Великобритании в ЕС; в 1970х же британские левые в значительной степени выступали за выход. Теперь высказываются более полярные, различные мнения, и разделение проходит отнюдь не исключительно вдоль «революционных» и «реформистских» линий. Что является причиной подобных изменений позиции?

Как я и говорил, ЕС и его предшественники всегда были капиталистическими институциями, но в течение поствоенного бума (приблизительно с 1948 по 1973 годы) они использовали Кейнсианский подход к экономическому менеджменту, что было характерно на всем Западе и среди государств-членов. Как вы могли заметить, когда неолиберальный порядок начал появляться в конце 70х-начале 80х, ЕС начал меняться в сторону подобной капиталистической организации, что было гораздо проще сделать на уровне Союза чем в отдельных государствах-членах, именно из-за отсутствия институциональной демократии в ЕС. Отношение крайне левых к ЕС всегда было враждебным как к клубу начальников, который отменил даже ту ограниченную демократию, которая существовала в государствах-членах, хотя важно отметить, что подобное мнение не базировалось на аргументах британских левых националистов, члены которых левые лейбористы и Компартия были склонны так считать.

У социалистов-интернационалистов были внутренние дебаты насчёт ЕС, но они были решены в пользу позиции за «выход» в начале 70х (Том Нейрн обсуждал эти дебаты в своей статье в New Left Review «Левые против Европы» 1972 года). Так что я не считаю правильным говорить, что интернационалисты-социалисты когда-то явно выступали за то, чтобы куда-то войти или где-то остаться. Я согласен, что сейчас разделение левых не проходит по линии реформисты против революционеров, хотя подавляющее большинство левых вне зависимости от взглядов придерживаются позиции «остаться» (в ЕС — прим. перев.). Это в значительной степени обусловлено опытом поражения — ведь господство неолиберализма означало прежде всего поражение рабочего движения, по крайней мере временного. Другими словами, если оставить в стороне условные рассуждения о том, что голосование за выход усилит крайне правых, многие левые считают, что рабочее и социалистическое движение настолько слабо, а перспективы даже лейбористского правительства или коалиции настолько невелики, что ЕС является единственным средством защиты прав рабочих и окружающей среды. Я не согласен с этим мнением.

Можно ли говорить о референдуме по поводу ЕС в свете шотландского референдума о независимости в прошлом году? Тогда радикальная кампания за независимость соревновалась с ещё более правыми частями движения за независимость, включая Шотландскую национальную партию (Scottish National Party — SNP) с целью сформировать верный смысл голосования. Какая сила у нас есть сейчас, чтобы сформировать свой смысл?

Когда шотландский референдум был анонсирован в начале 2012 года, радикальные левые были не на правильном пути, и лишь в последние 9 месяцев или около того позитивная динамика снизу сформировала кампанию. Так что аргументы «Да» были сформированы менее чем за один год, вплоть до начала 2014 кампания была темой повестки консерваторов из SNP в ряду тем о сохранении монархии, фунта и членстве в НАТО. Движение «Да» (независимости — прим.перев.), сформированное снизу, могло стать положительным примером победы над неолиберализмом и строгостью. SNP приняло этот аргумент, по крайней мере, на словах, в ходе заключительных этапов кампании. Существуют очевидные различия между этими двумя референдумами. Во-первых, левые радикалы гораздо более разделены по вопросу ЕС, чем по независимости Шотландии. Во-вторых, в Шотландии, был, по крайней мере, хорошо отлаженный, прорабатываемый в течение последних двух десятилетий нарратив вокруг борьбы за независимость среди радикальных левых, схожего нарратива вокруг вопроса о ЕС нет. До прошлого года, наиболее критическая работа по вопросу Европы не проводилась за пределами Великобритании, ограничиваясь деятельностью Гильермо Карчеди и Вольфганда Стрика. Там, где работа подобно британской велась, она была наполнена декламациями о «Британском пути к социализму», «суверенитете» и «священности палат Парламента».

В-третьих, как следствие этого, большинство кампании против ЕС, по крайней мере, за последние два десятилетия, было проведено крайне правыми, которые почти всегда используют вопрос миграции — либо (как в случае Найджела Фараджа), потому что они на самом верят в собственную популистскую риторику о возвращении в 1950-е годы, либо (как в случае Майкла Гоува), потому что они хотят использовать вопрос миграции для создания собственной избирательной базы и развернуть британскую политику в направлении более ориентированном на Азию и Соединённые Штаты.

В четвёртых, и это достаточно очевидно, мейнстрим кампании за «выход» никогда не собирался принимать аргументы радикальных левых, как это происходило во время компании «Да» в Шотландии. Так что, в некотором смысле, я согласен, что радикальные левые очень поздно подготовили свои аргументы, и эти аргументы работали гораздо хуже, чем в шотландском случае. У нас гораздо меньше того, что можно предложить людям — это одна из причин, почему я не определился в необходимости участия в кампании.

Аргумент, что в случае, если референдум проголосует за выход это вызовет кризис для доминирующей партии британского капитала и поставит его в противоречие с большинством капиталистов — в целом верен, однако это будет работать если левые будут иметь стратегическую идею о том, как воспользоваться ситуацией, конкретные идеи. Кажется очевидным, что, например, если произойдёт «выход», то агитацию для всеобщих выборов и за альянс Лейбористов, Зелёных, SNP и других левых депутатов надо начинать немедленно. Тем не менее, несмотря на эти проблемы, я не думаю, что социалисты — и конечно же революционеры — имеют иной выбор кроме поиска аргументов за выход. Он есть если вы действительно считаете ЕС полезной организацией, но если это не так то вам следует говорить правду о ней, для чего она существует и что делает.

Фраза «мы знаем, что ЕС ужасен, но сейчас не лучшее время для выхода» просто загоняет нас в ловушку. Что произойдёт, если лейбористы Корбина выиграют следующие выборы, а затем обнаружат, что их программа реформ заблокирована ЕС — в этот момент вы скажете «эээ… жаль, что мы не упоминали об этом раньше, но ЕС на самом деле — режим навязывания неолиберальной строгости, и теперь мы должны думать о том, чтобы выйти из него»? Зачем кому-то слушать вас тогда?. Если вы отложили выбор позиции из-за местных краткосрочных причин, вы никогда не сделаете его.

Подумайте о тех социалистах в начале Великой войны (Первой мировой войны — прим.перев.), которые выступали за военные кредиты, говоря: «Конечно, мы против империализма в целом, но мы должны учитывать конкретные обстоятельства, при которых эта конкретная война происходит: что произойдет, если немцы победят? Мы потеряем все наши драгоценные демократические свободы!». И так далее. Чтобы было ясно, я не сравниваю сторонников членства в ЕС с предателями 1914 года, но логика рассуждения у них те же. Если социалисты не начинают высказывать аргументы в пользу выхода из ЕС сейчас, будут ли для них когда-нибудь «лучшие условия»? Мы будем подвергаться тому же шантажу снова и снова.

И, наконец, это не тот случай, когда каждый, кто поддерживает выход является расистом-ксенофобом на зарплате, который жаждет остановить миграцию. Если члены кампании за ЕС действительно считают, что потенциально большинство рабочего класса поддерживают данную позицию то отчаяние является нашим единственным адекватным ответом, однако это не так, и списывать целые группы по этому вопросу неправильно.

Я по происхождению с северо-востока Шотландии, где рыбная промышленность была уничтожена Общей Политикой Рыболовства. Несмотря на веские экологические опасения по поводу истощения рыбных запасов, установка лимита добычи без попытки найти новые рабочие места для рабочих в этой отрасли всегда будет иметь катастрофические последствия для региона, и люди, которые возражают против этого — отличный кейс против ЕС, который не имеет ничего общего с вопросом миграции.

Существуют определённые противоречия c шотландским движением за независимость, которое хочет оторваться от британского государства, но выступает в пользу сохранения членства в ЕС. Каким вы видите влияние референдума о ЕС на шотландское движение за независимость, и как вы видите влияние этих противоречий на голоса за то, чтобы остаться и чтобы выйти?

Силы, поддерживающие независимость Шотландии — SNP, шотландские Зеленые и шотландская социалистическая партия (SSP) — придерживаются позиции за то, чтобы остаться, с большей (SNP) или меньшей (SSP) степенью энтузиазма. Тем не менее, существование официальной линии не означает, что все в этих партиях разделяют его. Ветеран SNP Джим Стиллерс активно агитирует за выход и утверждает, что около 40 процентов партии разделяют его точку зрения. Это невозможно подтвердить с определённостью, но беседуя с членами SNP на демонстрациях и митингах, я столкнулся со значительным проявлением инакомыслия.

Если мы сосредоточимся на SNP, так как они в настоящее время являются доминирующей партией в Шотландии, то есть совершенно различные причины, по которым ее члены и сторонники хотят остаться в ЕС. С положительной стороны, существует общее отвращение к правым англо-британским националистам, и понимание того, что они выступают против Союза — в данном случае «Европа» определяется здесь конкретно не как ЕС, но как путь к безграничному космополитизму, в котором малые народы могут процветать. Это мнение ошибочно, но с этими людьми можно вести дискуссию.

Отрицательная причина заключается в том, что SNP находится на крайне левом крыле социал-неолиберального спектра: другими словами, они хотят остаться в Европе именно потому, что она поддерживает текущий экономический порядок с возможностью некоторых мелиоративных реформ. Некоторые в SNP полагают, что если Шотландия проголосует за то, чтобы остаться, а Англия за то, чтобы уйти, то это будет поводом для второго референдума о независимости. Я думаю, что это маловероятно. Поддержка независимости — это требование референдума без уверенности в победе, и выход Британии из ЕС на это никак не повлияет.

Пожалуй, наиболее спорным вопросом для левых — и, вероятно, наиболее убедительной причиной, чтобы голосовать за позицию «остаться» — это эффект, который выход будет иметь для граждан ЕС, которые в настоящее время живут и работают в Великобритании. Вы считаете они будут затронуты при любом исходе?

Я согласен, что это наиболее убедительный аргумент за голос в пользу «остаться», поскольку солидарность с мигрантами является основным долгом для всех социалистов. Независимо от результата, нападения на мигрантов будут продолжаться, и я думаю ошибочно считать, что ЕС сможет защитить их. С одной стороны, агитаторы в пользу «остаться» говорят о том, что мы должны принять во внимание озабоченность рабочего класса миграцией и ее влиянием на уровень заработной платы, социальные услуги и жилье. К их вечному позору, эта ерунда повторялась членами Лейбористской партии вроде клоуна-балагура Джона Манна.

Неизбежно то, что будет планироваться больше ограничений для мигрантов, даже в случае если страна проголосует за то, чтобы остаться в ЕС. Однако я не верю, что правительство любого идеологического вида — кроме фактического фашистского режима — попытается депортировать более двух миллионов рабочих, ведь подобное решение приведёт к краху британской экономики.

Важно также помнить, что большинство мигрантов в Великобритании — на самом деле не из ЕС, и они и так подвергаются множеству ограничений, таких как, например, требование, чтобы они зарабатывали 35000 фунтов после пяти лет, прежде чем они смогут получить разрешение на пребывание — вы не заработаете такие деньги на сборе фруктов.

Вместо того чтобы полагаться на ЕС, левые должны объединиться вокруг программы защиты мигрантов, независимо от их статуса (экономических мигрантов, беженцев или искателей убежища), которая заключается в следующем: первое, отменить все ограничения на иммиграцию, независимо от членства в ЕС; второе, распространить все права на получение британского гражданства всем мигрантам; третье, унификация профсоюзов рабочих, вне зависимости местные они или мигранты, особенно в нестабильных секторах, где мигрантов более всего; четвертое, закрытие центров содержания мигрантов под стражей; пятое, установить безусловное право на получение гражданства для беженцев.

Большая часть вашей предыдущей работы была сосредоточена на национализме, а шотландский референдум и этот якобы являются вопросами «национальной независимости». Как национализм, или более общее чувство национальной принадлежности, мобилизуются в каждом конкретном случае?

Здесь существуют два важных различия. Первое — чувство взаимного признания, которое подразумевается под термином «национальное сознание», с одной стороны, и «национализм» с другой. Вполне возможно, для многих людей до недавнего времени, у большинства современных шотландцев (и каталонцев) одно не развивалось без признания второго. Национальное самосознание является пассивным выражением коллективной идентификации среди социальной группы; национализм же является активным участием в политической мобилизации социальной группы для строительства или обороны государства. Последний аспект особенно важен, так как защитники британского государства имеют склонность действовать, как если бы британского национализма не существовало. Это пожалуй, самая существенная разница в том, как британский национализм был мобилизован в двух референдумах. Если вы левый и поддерживаете независимость Шотландии, то воспринимаете её как «капитуляцию национализма» (имеется ввиду, британского — прим.перев.) (у меня был подобный личный опыт), однако на самом деле поддержка существования Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии не является демонстрацией британского национализма, Боже упаси.

Сейчас, как я и говорил, можно аргументировать обе позиции, не являясь британским или шотландским националистом, однако сторонники компании «Нет» (против независимости Шотландии — прим.перев.) делают вид, что проблемы для них не существует.

Это подводит меня ко второму различию. В каком-то отношении вопрос о членстве в ЕС очень похож на вопрос о шотландской независимости, и есть националистические аргументы как для желающих независимости от Великобритании, так и для Великобритании по вопросу выхода из ЕС. В некотором смысле тут важны причины подобного требования а не само требование. Поэтому второе различие заключается в требовании национального государства, в вопросе же выхода из ЕС могут быть и не националистические причины, такие как социализм и экология.

Теоретик права (и шотландский националист), покойный Нил МакКормик, утверждал, что национализм может принять либо «экзистенциальную форму, в которой достижение государственности будет являться самоцелью, либо же быть «прагматичным», что означает достижение социальных и политических целей посредством государственности. Сам МакКормик отметил, что последнее — очень «слабая» форма национализма, и в определенных условиях это не национализм вообще.

В качестве политической идеологии, национализм — любой национализм, относительно прогрессивный или абсолютно реакционный — включает в себя два неизбежных принципа: что национальная группа должна иметь свое собственное государство, независимо от социальных последствий; и то, что объединяет национальную группу, является более значительным, чем то, что разделяет её, например классовое разделение. Как видно из шотландского опыта, по крайней мере, ненационалистические аргументы в поддержку независимости были широко использованы многими активистами кампании «Да», особенно вокруг кампании радикальной независимости. В связи с референдумом ЕС, однако, «экзистенциальный» британский, точнее, английский национализм, был абсолютно центральной темой агитации правых за выход.

Аргумент, который часто используют левые в агитации за выход из ЕС — национальные государства потенциально более склонны к реформам с помощью народного давления; тенденция, которой очень мало в ЕС. Но еще до того, как Великобритания вступила в ЕС, способность национальных государств навязать компромиссы капиталу уменьшилась. В настоящее время инвестиции европейского капитала в странах-членах столь распространены, что это может являться материальной основой для интеграции вне институтов самого ЕС.

Моя точка зрения заключается в том, что значимые реформы, даже на национальном уровне, безусловно, требуют определенной формы континентальной организации и координации со стороны левых — например, противостояние таким структурам как Партнерство трансатлантической торговли и инвестиций (TTIP). Как мы можем организовать это, и будет ли результат референдума иметь влияние на нашу способность делать это?

Есть две проблемы. Одна из них — миф о неолиберальной глобализации и предполагаемое ослабление национального государства. Межгосударственные инвестиции сейчас не намного выше, чем это было в период с 1871 по 1914 год, в то время как национальные государства по-прежнему различаются по размеру и мощи, и идея, что в целом институт государства ослабевает, как правило, включает в себя принятие неолиберальной идеологии, воспринимается слишком серьезно.

Есть две проблемы. Одна из них — миф о неолиберальной глобализации и предполагаемое ослабление национального государства. Межгосударственные инвестиции сейчас не намного выше, чем это было в период с 1871 по 1914 год, в то время как национальные государства по-прежнему различаются по размеру и мощи, и идея, что в целом институт государства ослабевает, как правило, включает в себя принятие неолиберальной идеологии, воспринимается слишком серьезно.

Характерным для неолиберальных режимов является преднамеренный отказ от полномочий (избыточного валютного контроля), или же передача их неизбранным структурам (как в случае установления процентных ставок) или подрядчикам (как это происходит в Национальной службе здравоохранения). Это позволяет режимам утверждать, что они не имеют «никакого выбора», кроме как следовать определенным курсам действий, — это, кстати, одна из функций ЕС: обеспечить оправдание в виде своих правил для мер, которые правительства почти наверняка провели бы в любом случае. Но конечно в каких-то местах государство отступает, а в каких-то наоборот, наступает, например в сферах от наблюдения за гражданами до спасения финансовых учреждений и гарантий возврата частным поставщикам коммунальных услуг.

Теперь, все это может быть обращено вспять, и это может быть даже в общих интересах системы, но это будет требовать значительных усилий, что неизбежно будет противоречить интересам отдельных структур: класса богачей и их новых сторонников из среднего класса, которые извлекают огромную выгоду от неолиберализма. Так что это может быть сделано только в рамках более широкой борьбы за социализм, а не реформы капитализма.

Второй момент, о необходимости международного сотрудничества и солидарности через государственные границы — это, очевидно, верно, но что надо делать с ЕС? Каким образом он помогает профсоюзам, левым партиям или общественным движениям организовать, то что они не могут делать? Может лишь только позволяет нам легче путешествовать? ЕС помогает организации европейского правящего класса, не нам. Интернационализм рабочего класса не имеет ничего общего с интернационализмом буржуазных государств и иное представление — ошибочно. Новые международные структуры солидарности должны быть созданы, но это может быть сделано только за пределами такой организации как ЕС.

Видите ли вы какие-либо ценности в кампания за реформирование ЕС, что, по крайней мере, объединяет все левые движения Европы, или их основополагающая предпосылка слишком ошибочна? В более широком смысле, согласны ли вы, что наш подход к во многом это тактический вопрос, и что левые по разные стороны дискуссии имеют больше общего друг с другом, чем различий? И стратегически, как мы наилучшим образом можем реагировать на результат, каким бы он ни был?

Нет, я думаю, что это стратегический вопрос, а не тактический. Это не просто вопрос отдельных национальных государств, покидающих в ЕС, но вопрос его уничтожения, в качестве одного из основных институциональных опор неолиберального капиталистического порядка.

Проблема аргументов о возможности «другой Европы» и Яниса Варуфакиса в частности (греческий экономист; министр финансов Греции в правительстве левого премьер-министра Алексиса Ципраса – прим. перев.), в том, что они блестяще описывают структурные проблемы ЕС, однако затем с полным отсутствием логики и последовательности предлагают эту структуру реформировать. В основе этого, я думаю, очень глубокий пессимизм по поводу перспектив социализма, а также убеждение, что мы должны восстановить здоровый капитализм, прежде чем мы можем даже думать о переходе за его пределы. Проблема заключается в том, что капитализм не будет восстановлен здоровым, по крайней мере не в том виде здоровым, каким он был на Западе во время послевоенного бума, когда большинство великих социал-демократических правительств пришли к власти. Как довольно часто бывает, реформистский аргумент на самом деле более утопичен, чем революционный.

Я исхожу из предположения, что левые могут объединяться, по многим возможным вопросам — как это происходило во Франции, в борьбе младших врачей в Англии с профсоюзом «реформ», демонстрации солидарности по поводу бойни в Орландо, и так далее. И я утверждаю, что это необходимо по вопросу о защите мигрантов, независимо от результатов референдума. Но то, чего не хватает на протяжении многих десятилетий — здесь приходится снова использовать это понятие — стратегических дебатов о природе государственной власти, современных форм организации левых и специфики политики под гнетом неолиберализма.

Судьба СИРИЗЫ (греческой левой партии, которая пришла к власти и была вынуждена проводить непопулярные экономические реформы под давлением ЕС — прим.перев.), очевидно, делает эти дебаты все более актуальными. Было бы абсурдно мне пытаться ответить на эти огромные вопросы в этом интервью: как и большинство вопросов, касающихся социалистического проекта, на них можно ответить только в рамках коллективного труда.

Оригинал: Jacobin