Социальные сети поглотили новости, угрожая финансированию общественно-значимых репортажей и возвещая об эпохе, в которой у каждого человека свои собственные факты. Но последствия выходят далеко за рамки журналистики.
Автор: Кэтрин Винер
В сентябре прошлого года одно утро понедельника Британия начала с отвратительной новостной истории. Согласно публикации Daily Mail, премьер-министр Дэвид Кэмерон совершил «непристойный акт с головой мертвой свиньи». «Заслуженный оксфордский современник утверждает, что Кэмерон однажды принял участие в возмутительной церемонии посвящения общества Пирса Гавестона с участием мертвой свиньи», сообщает газета. Пирс Гавестон — это название буйного Оксфордского мужского студенческого клуба; авторы истории утверждали, что их источником был член парламента, который сказал, что видел фотографические доказательства. «Его необыкновенным предположением являлось то, что будущий премьер-министр вставил свое хозяйство в пасть животного.»
История, извлеченная из новой биографии Кэмерона, вызвала немедленный фурор. Она был грязной, представляла собой отличную возможность унизить элитарного премьер-министра, и многие почувствовали, что это могло быть правдивым моментом в биографии члена пресловутого клуба Биллингдон. В течение нескольких минут #Piggate и #Hameron попали в тренды Twitter, и даже высокопоставленные политики присоединились к веселью: Никола Старджон заявила, что эти голословные утверждения «развлекли всю страну«, в то время как Пэдди Эшдаун пошутил, что Кэмерон «прибрал к рукам все заголовки». Сначала BBC отказалась упоминать обвинения, и пресс-секретарь Даунинг-стрит заявил, что не будет удостаивать эту историю ответом, но вскоре он был вынужден выпустить опровержение. Таким образом, влиятельный человек был сексуально опозорен в таком плане, который не имел никакого отношения к его вызывающей разногласия политике и таким образом, на который он никогда не мог бы действительно среагировать. Но кого это волнует? Он мог это выдержать.
Затем после целого дня онлайн веселья произошло нечто шокирующее. Изабель Оукшотт, журналист Daily Mail, которая совместно с миллиардером-бизнесменом лордом Эшкрофтом писала его биографию, отправилась на телевидение, где призналась, что она даже не знала, был ли ее огромный, скандальный эксклюзив правдой. Под натиском общественности, требующий предоставить доказательства сенсационного утверждения, Оукшотт призналась, что у нее их нет.
«Мы не cмогли добраться до сути утверждений этого источника,» — сказал она на Channel 4 News. «Таким образом, мы просто сообщали информацию, предоставленную нам этим источником… Мы не говорили, верим ли мы в то, что это правда.» Другими словами, не было никаких доказательств того, что премьер-министр Соединенного Королевства когда-то «вставлял свой половой орган» в пасть мертвой свиньи — история, сообщённая в десятках газет и повторённая в миллионах твитов и новостных лентах Facebook, которую многие люди по-видимому до сих пор считают правдивой сегодня.
Оукшотт зашла еще дальше в попытках освободить себя от какой-либо журналистской ответственности: «Это личное дело каждого — решить считают ли они эту историю правдоподобной или нет», — заключила она. Конечно, это был не первый раз, когда нелепые утверждения были опубликованы на основании слабых доказательств, но здесь имела место необычайно наглая защита. Казалось, что журналисты не обязаны были не только проверять достоверность своих историй, но и, по-видимому, больше не должны были предоставлять доказательства. Вместо этого читатель, не имеющий ни малейшего понятия о личности источника, должен был сам составить свое собственное мнение. Но основанное на чем? Чутье, интуиции, настроении?
Имеет ли правда какое-либо значение?
Девять месяцев спустя после того, как Британия проснулась с новостью о гипотетических свиных интимных приключениях Кэмерона, страна начала утро 24 июня с заявления премьер-министра на Даунинг-стрит в 8 утра, который объявил о своей отставке.
«Британский народ проголосовал за выход из Европейского союза и его желание надо уважать», — заявил Кэмерон. «Это не то решение, которое было принято легко, не в последнюю очередь потому, что так много вещей было сказано таким большим количеством различных организаций о значении этого решения. Поэтому не может быть никаких сомнений в результате».
Но вскоре стало ясно, что почти все до этих пор было под вопросом. В конце кампании, которая преобладала в новостях в течение нескольких месяцев, неожиданно стало очевидно, что у победившей стороны не было никакого представления о том, как или когда Великобритания будет выходить из ЕС, в то время как вводящие в заблуждение утверждения, которые привели компанию по выходу из Европейского союза к победе, внезапно рассыпались. В 6.31 утра в пятницу 24 июня, спустя чуть более часа после того, как результат референдума стал очевиден, лидер Партии независимости Соединенного Королевства Найджел Фараж признал, что вышедшая из состава Европейского союза Великобритания на самом деле не будет иметь 350 миллионов фунтов стерлингов в неделю на то, чтобы свободно тратить их на Национальную службу здравоохранения — ключевое заявление сторонников «Брексита», которое даже красовалось на автобусе, поддерживающем компанию по выходу из ЕС. Через несколько часов член Европейского парламента от Консервативной партии Даниэль Ханнан заявил, что иммиграция, вероятно, также не будет уменьшена — еще одно ключевое заявление кампании.
Автобус кампании за выход Великобритании из ЕС, на котором изображён широко обсуждавшийся тезис о британских выплатах Евросоюзу. Фотография Стефана Россью
Это был далеко не первый раз, когда политики не смогли сдержать свои обещания, но это мог бы быть первый раз, когда утром после победы они признались, что их обещания были ложными все это время. Это было первое крупное голосование в эпоху политики за пределами правды: вялая кампания по сохранению членства в ЕС пыталась бороться с фантазиями фактами, но быстро обнаружила, что текущее состояние фактов на самом деле было сильно искажено.
Тревожные факты и озабоченные эксперты сторонников сохранения членства в ЕС были отклонены и распущены как «Проект Страха» и быстро нейтрализованы противостоящими «фактами»: если 99 экспертов утверждали, что экономика обрушится, и один с ними не соглашался, BBC говорила, что каждая сторона имела различное представление относительно этой ситуации (это катастрофическая ошибка, которая в конечном итоге затмевала правду и повторяла то, как некоторые сообщали об изменениях климата). Майкл Гоув заявил, что «люди в этой стране слышали достаточно специалистов» на Sky News. Он также сравнил 10 лауреатов Нобелевской премии по экономике, которые подписали анти-Брексит письмо, с нацистскими учеными, лояльными Гитлеру.
В течение многих месяцев настроенная евро-скептично пресса трубила о каждом сомнительном утверждении и крушила каждое экспертное предупреждение, заполняя первые страницы слишком большим количеством антиэмигрантских заголовков — многие из них потом спокойно исправлялись в очень небольшом количестве печатных изданий. За неделю до голосования, в тот же день, когда Найджел Фараж обнародовал свой подстрекательный плакат «Breaking Point» (Точка надлома), и член парламента от Лейбористской партии Джо Кокс, неустанно проводившая кампании в защиту беженцев, была застрелена, Daily Mail разместила на обложке фотографию мигрантов, сидящих в кузове грузовика, въезжающего в Великобританию, с заголовком «Мы из Европы — впустите нас!». На следующий день The Mail и The Sun, которые также осветили эту историю, были вынуждены признать, что на фотографии на самом деле были изображены беженцы из Ирака и Кувейта.
Наглое пренебрежение фактами не прекратилось после референдума: как раз в эти выходные член Консервативной партии Андреа Лидсом, накануне объявившая о выходе из борьбы за пост лидера Тори и премьер-министра стран,, продемонстрировала ослабевающую мощь доказательств. После того, как она рассказала Times, что нахождение в статусе матери сделает ее лучшим премьер-министром, нежели ее соперника Терезу Мэй, она кричала «бульварная журналистика!» и обвинила газету в искажении ее замечаний, даже несмотря на то, что она именно это и сказала, отчетливо, окончательно и по факту. Лидсом — политик за пределами правды даже относительно своей собственной правды.
Когда факт начинает походить на то, что, как нам кажется, является правдой, становится очень трудно кому бы ни было провести различие между тем, что является подлинным и «фактами», которые таковыми не являются. Кампания по выходу из ЕС была хорошо осведомлена об этом и в полной мере воспользовалась этим, будучи уверенной в том, что Управление по рекламным стандартам не имеет полномочий по контролю политических утверждений. Через несколько дней после голосования крупнейший донор Партии независимости Соединенного Королевства и основной источник финансирования кампании Leave.EU Аррон Банкс сказал Guardian, что его сторона всегда знала, что факты не одержат победу. «Это представляло собой использование подхода к СМИ в американском стиле,» — сказал Бэнкс. «То, что они заявили ранее было «Факты не работают», и все. Кампания по дальнейшему пребыванию в ЕС обрисовывала факт, факт, факт, факт, факт. Это просто не работает. Нужно найти связь с людьми на эмоциональном уровне. Это успех Трампа».
Иллюстрация Себастиена Тиболта
Было немного удивительно, что некоторые люди после результата были шокированы, обнаружив, что Брексит может иметь серьезные последствия и лишь некоторые из обещанных льгот. Когда «факты не работают», и избиратели не доверяют СМИ, каждый верит в свою собственную «правду», и результаты, как мы только что видели, могут быть разрушительными.
Как мы в конечном итоге оказались в подобном положении? И как нам это исправить?
Двадцать пять лет после появления первого сайта в интернете, становится очевидно, что мы переживаем период головокружительного перехода. В течение 500 лет после Гутенберга преобладающей формой информации была напечатанная страница: знание главным образом доставлялось в фиксированном формате, том, который воодушевлял читателей верить в стабильную и постоянную правду.
Теперь мы попали в серию запутанных сражений между противоборствующими силами: между правдой и ложью, фактом и слухом, добротой и жестокостью; между немногими и многими, связанными и разобщенными; между открытой платформой в интернете в том виде, как создатели ее себе представляли, и приложениями Facebook и других социальных сетей; между информированной общественностью и дезинформированной толпой.
Что является общим для этих сражений и что делает их разрешение безотлагательным делом — то, что все они включают в себя уменьшающееся состояние правды. Это не означает, что правды вовсе нет. Это просто означает, и в этом году нам как никогда это ясно, что мы не можем согласиться с тем, на чем основана эта правда, а когда нет единого мнения относительно правды и его не достичь никоим образом — следует хаос.
Все больше и больше то, что считается фактом является лишь мнением, которое кто-то считает правдой, и технологии позволяют таким «фактам» легко циркулировать на высокой скорости и достигать того, что невозможно было представить в эпоху Гутенберга (или даже десять лет назад). Сомнительная история о Кэмероне и свинье появляется в бульварной газете однажды утром, и к полудню уже разлетается среди пользователей социальных сетей во всем мире и появляется в надежных СМИ по всему свету. Это может показаться небольшим делом, но его последствия огромны.
«Правда», как Питер Чиппендейл и Крис Хорри написали в Stick It Up Your Punter!, их истории газеты Sun, является «неприкрытым утверждением того, что каждая газета печатает на свой страх и риск». Как правило, существует несколько противоречащих друг другу истин по той или иной теме, но в эпоху печатного станка отображение слов на странице превращало написанное в правду, вне зависимости от того, было ли это правдой на самом деле или нет. Информация ощущалась как правда, по крайней мере до тех пор, пока следующий день не принес какое-нибудь обновление или исправление, и все мы имели общий набор фактов.
Эта установленная «правда», как правило, подавалась сверху: истина часто фиксировалась на месте с помощью правящих кругов. Такое устройство не обходилось без недостатков: слишком большое количество СМИ часто выставляло уклон в сторону статус-кво и уважения к власти, в связи с чем обычным людям было запредельно сложно оспорить власть прессы. Сейчас же люди не доверяют большей части того, что представлено как факт, особенно если факты под вопросом являются неудобными или не совпадают с их собственными взглядами, и в то время как в некоторых случаях это недоверие неуместно, в некоторых случаях оно имеет место быть.
В эпоху цифровых технологий проще чем когда-либо опубликовать ложную информацию, которая быстро распространится и будет принята за правду, как мы часто видим в чрезвычайных ситуациях, когда новости происходят в режиме реального времени. Приведем один из многих примеров: во время терактов в ноябре 2015 в Париже в социальных сетях быстро распространялись слухи о том, что Лувр и Центр Помпиду были атакованы, и что Франсуа Олланд перенес инсульт. Компетентные новостные организации должны развенчивать подобные небылицы.
Иногда подобные слухи распространяются вследствие паники, иногда из злого умысла, а иногда — преднамеренного манипулирования, когда корпорация или режим платят людям для того, чтобы те передали их сообщения. Независимо от мотивов ложь и факты в настоящее время распространяются одинаково, через то, что ученые называют «информационный каскад». Правовед и эксперт по онлайн-домогательствам Даниэль Цитрон описывает это так: «люди продвигают вперед то, что думают другие, даже если информация является ложной, вводящей в заблуждение или неполной, потому что думают, что узнали что-то ценное.» Этот цикл повторяется, и не успеваете вы опомниться, как этот каскад становится непреодолимой движущей силой. Вы поделились постом друга на Facebook, возможно, чтобы показать ваше сходство или согласие, или что вы «в курсе», и, таким образом, вы увеличили видимость этой записи для других.
Такие алгоритмы, как тот, на основании которого формируется лента новостей Facebook, разработаны для того, чтобы дать нам больше того, что, по их мнению, мы хотим; это означает, что версия мира, с которой мы каждый день сталкиваемся в нашем собственном потоке информации незримо курируется с целью укрепления наших уже существующих убеждений. Когда Илай Парайзер, сооснователь Upworthy, ввел термин «пузырь фильтров» в 2011 году, он говорил о том, что персонализированная сеть, и, в частности, персонализированная функция поиска Google, которая означает, что нет двух людей, пользующихся поиском в Google одинаково, имеет в виду, что мы менее вероятно будем подвергнуты воздействию информации, которая ставит перед нами вопросы или расширяет наш взгляд на мир и менее вероятно столкнемся с фактами, которые опровергнут ложную информацию, распространяемую другими.
Призыв Парайзера в то время заключался в том, что эти действующие социальные медиа-платформы должны обеспечить, чтобы «их алгоритмы имели в приоритете компенсационные мнения и новости, которые являются важными, а не только материал, который является самым популярным или самоутвержденным». Но менее чем за пять лет благодаря невероятной силе нескольких социальных платформ, пузырь фильтров, который описал Парайзер, стал гораздо более глубоким.
На следующий день после референдума ЕС в записи на Facebook британский интернет-активист и основатель mySociety Том Стейнберг продемонстрировал яркую иллюстрацию силы пузыря фильтров и серьезные гражданские последствия для мира, в котором информация распространяется в основном через социальные сети:
Я активно ищу в Facebook людей, празднующих победу Брексит, но пузырь фильтров настолько силен и простирается так далеко до таких вещей, как пользовательский поиск Facebook, что я не могу найти никого, кто счастлив *несмотря на тот факт, что более половины страны явно ликуют сегодня* и, несмотря на тот факт, что я *активно* желаю услышать, что они говорят.
Эта проблема эхо-камеры в настоящее время настолько тяжелая и хроническая, что я могу только просить имеющихся у меня друзей, которые на самом деле работают в Facebook и других крупных социальных сетях и технологиях, в срочном порядке сообщить своим лидерам, что бездействие в отношении этой проблемы сейчас равносильно активной поддержке и финансированию разрыва структуры нашего общества… Мы получаем страны, где одна половина просто ничего не знает о другой.
Но лучше просить технологические компании «сделать что-то» с пузырем фильтров, признав таким образом, что существует проблема, которая может быть легко исправлена, нежели одному нападать на саму идею социальных сетей, разработанных для того, чтобы дать вам то, что вы и ваши друзья хотят видеть.
Facebook, который был запущен только в 2004 году, в настоящее время имеет 1,6 миллиардов пользователей по всему миру. Он стал основным способом для поиска новостей в интернете, и по факту он является доминирующим таким образом, какой было бы невозможно представить в эпоху газет. Как написала Эмили Белл: «Социальные сети не просто поглотили журналистику, они поглотили все. Они поглотили политические кампании, банковские системы, личные истории, индустрии развлечений, розничной торговли, даже правительство и безопасность.»
Белл — британский журналист, профессор Школы журналистики Колумбийского университета и руководитель Tow Center for Digital Journalism и член правления Scott Trust, которому принадлежит Guardian, очертила сейсмическое воздействие социальных сетей на журналистику. Она написала в марте: «Экосистема наших новостей более резко изменилась в последние пять лет, чем, возможно, в любое время в прошлые 500 лет.» Будущее издательского дела сейчас «в руках немногих, которые в настоящее время контролируют судьбу многих.» Издатели новостей потеряли контроль над распространением их журналистики, которая для многих читателей теперь «фильтруется через алгоритмы и платформы, которые являются непрозрачными и непредсказуемыми.» Это означает, что социальные медиа компании стали чрезвычайно мощным в определении того, что мы читаем и чрезвычайно прибыльными от монетизации работы других людей. Как отмечает Белл: «Сейчас в этом отношении существует гораздо большая концентрация власти, чем та, что когда-либо была в прошлом.«
Публикации, курируемые редакторами, во многих случаях были заменены обработанным секретными алгоритмами потоком информации, выбранным друзьями, знакомыми и семьей. Старая идея широко открытой сети, где гиперссылки от сайта к сайту создали неиерархическую и децентрализованную сеть информации, была в значительной степени вытеснена платформами, разработанными для максимизации вашего времени в их стенах, некоторые из которых (такие как Instagram и Snapchat) и вовсе не позволяют использовать внешние ссылки.
Многие люди, особенно подростки, теперь тратят все больше и больше времени на закрытые чат приложения, которые позволяют пользователям создавать группы для обмена личными сообщениями, возможно в связи с тем, что молодые люди чаще всего сталкиваются с домогательством в интернете, они ищут более тщательно защищенные социальные пространства. Но закрытое пространство чат приложения является своего рода бункером и еще более ограничительным сооружением, чем окруженный стеной Facebook или другие социальные сети.
Иранский блоггер Хоссейн Деракшан, который был лишен свободы в Тегеране на шесть лет за свою деятельность в интернете: «разнообразие, которое всемирная паутина первоначально предполагала» уступило место «централизации информации» внутри нескольких избранных социальных сетей, и её конечная цель — «сделать нас всех беспомощными по отношению к власти и корпорациям.»
Иранский блоггер Хоссейн Деракшан, который был лишен свободы в Тегеране на шесть лет за свою деятельность в интернете, написал в Guardian ранее в этом году: «разнообразие, которое всемирная паутина первоначально предполагала» уступило место «централизации информации» внутри нескольких избранных социальных сетей, и её конечная цель — «сделать нас всех беспомощными по отношению к власти и корпорациям.»
Конечно, Facebook не решает, что вы читаете, по крайней мере, не в традиционном смысле принятия решений, и также не диктует организациям какие новости создавать. Но когда одна платформа становится доминирующим источником для доступа к информации, новостные организации часто адаптируют свою работу к требованиям этой новой среды (наиболее заметным свидетельством влияния Facebook на журналистику является паника, которая сопровождает любое изменение в алгоритме подачи новостей, что угрожает уменьшением числа просмотров страницы, отправленной издателям).
В последние несколько лет многие новостные организации перешли от журналистики общественного интереса к фаст-фуд новостям в погоне за просмотром страниц в тщетной надежде на привлечение кликов и рекламы (или инвестиций), но, как и в случае с фаст-фудом, вы ненавидите себя, если объелись его. Самым крайним проявлением этого явления стало создание поддельных новостных ферм, которые привлекают трафик ложными сообщениями, разработанными для того, чтобы выглядеть как реальные новости, в связи с чем они широко распространенны в социальных сетях. Но тот же принцип применим и к новостям, которые вводят в заблуждение или являются сенсационно нечестными, даже если они не были созданы для обмана: новая мера ценности для слишком многих новостных организаций заключается в виральности, а не истине или качестве.
Конечно, журналисты в прошлом также преподносили вещи неправильно: либо по ошибке, либо в силу предубеждения, а иногда намеренно (Фредди Старр, вероятно, не ел хомяка).
(В 1986 году Фредди Старр — британский комик, пародист и певец стал персонажем одного из самых известных газетных заголовков в Великобритании — FREDDIE STARR ATE MY HAMSTER (англ. «Фредди Старр съел моего хомячка»). Заголовок появился в номере таблоида The Sun от 13 марта. Как указано в статье, это произошло в Бёрчвуде (графство Чешир), в доме Винса МакКаффри и его 23-летней подруги, Лии Ла Салль. Старр, как утверждалось в статье, вернулся под утро с выступления в одном из манчестерских клубов и потребовал, чтобы Лия сделала ему бутерброд. Когда она отказалась, он пошел на кухню, положил её хомячка между двух ломтей хлеба и приступил к его поеданию. В 2001 году вышла автобиография Старра Unwrapped, где он излагает свою версию событий: по его словам, в доме Винса МакКаффри он был один раз, в 1979 году, а весь инцидент — выдумка. Материал из Википедии — ред.)
Так что было бы ошибкой думать, что это новое явление эпохи цифровых технологий. Но то, что является новым и значимым сегодня, это слухи и ложь, которые можно прочитать также часто, как железобетонные факты, и зачастую первые распространены более широко, потому что являются более безумными, чем реальность, и более захватывающими для того, чтобы ими поделиться. Цинизм этого подхода был выражен наиболее открыто Ницан Циммерман, ранее работавшим в Gawker в качестве специалиста в области высокого трафика вирусных историй. «В настоящее время не важно правдивая ли история,» — сказал он в 2014 году. «Единственное, что действительно имеет значение — это захотят ли люди открыть и прочитать эту историю». Факты не имеют значения; они являются пережитком эпохи печатного станка, когда у читателей не было выбора. Он продолжил: «Если человек не делится новостью, это, по сути, уже не новость».
Растущая распространенность этого подхода предполагает, что мы находимся в эпицентре фундаментальных изменений в ценностях журналистики — потребительском сдвиге. Вместо укрепления социальных связей или создания информированной общественности или идеи новости как гражданского блага, демократической необходимости, он создает группы, которые распространяют мгновенную ложь, которая соответствуют их взглядам, укрепляя убеждения друг друга, вынуждая друг друга все глубже проникаться общественным мнением, а не установленными фактами.
Но беда состоит в том, что бизнес-модель большинства цифровых новостных организаций базируется вокруг кликов. Средства массовой информации во всем мире достигают состояния крайнего воодушевления от избытка своей издательской деятельности, если им удается наскрести пенни и центы на цифровую рекламу (и на выбор у них не так много рекламы, которую можно приобрести: в первом квартале 2016 года, 85 центов от каждого нового доллара, потраченного в США на интернет рекламу отправились в Google и Facebook. В свое время они приходились на службы новостей).
В новостной ленте вашего телефона все истории выглядят одинаково, поступили ли они из надежного источника или нет. И все больше и больше достоверных источников также публикуют ложные, вводящие в заблуждение или намеренно возмутительные истории. «Кликбейт здесь король, поэтому новостники будут некритически печатать некоторые из худших историй, которые сводят легитимность к ерунде», — сказал Брук Бинковски, редактор разоблачающего обман сайта Snopes в интервью Guardian в апреле. «Не все службы новостей занимаются подобным, но большинство из них именно такие.»
Мы должны быть осторожны, чтобы ничего не упустить с привлекательным цифровым заголовком кликбейт; подкупающие заголовки — хорошая вещь, если они ведут читателя к качественной журналистике, как серьезной, так и не серьезной. Я считаю, что труд — это отличительная черта хорошей журналистики от плохой журналистики; журналистика, которую люди ценят больше всего — та, про которую они говорят, что кто-то проделал огромную работу, где они могут ощущать произведенное от их имени усилие над большими и малыми, важными и развлекательными задачами. Это обратная сторона так называемой «журналистики», заключающейся в бесконечных переработках и повторном использовании историй других людей за клики.
Цифровая рекламная модель в настоящее время не проводит различие между истинным или не соответствующим действительности, только между большим или малым. Как американский политический репортер Дэйв Вайгель написал вслед за мистификацией истории, которая стала вирусным хитом в 2013 году: «Слишком хороша для того, чтобы ее проверять» — это было своего рода предупреждением для редакторов газет не попадаться на ерундовые истории. Теперь это бизнес-модель».
Индустрия прессы, отчаянно гоняющаяся за каждым дешевым кликом, не выглядит как индустрия с позиции силы, и в самом деле, издательство новостей как бизнес находится в беде. Переход к цифровой публикации стал захватывающим событием для журналистики, как я говорила в моей AN Smith лекции «The Rise of the Reader» в 2013 году в Мельбурнском университете, это побудило к «фундаментальной перерисовке взаимоотношений журналистов с аудиторией, того, что мы думаем о наших читателях, восприятия нашей роли в обществе, нашего статуса». Это означало, что мы нашли новые способы для получения историй: от нашей аудитории, из данных и социальных сетей. Это предоставило нам новые способы рассказа историй — с интерактивными технологиями и теперь с виртуальной реальностью. Это открыло нам новые пути для распространения нашей журналистики, поиска новых читателей в самых неожиданных местах; и это дало нам новые способы взаимодействия с нашей аудиторией, в процессе которых мы открывали себя для вызовов и дискуссий.
Но в то время как возможности журналистики были усилены цифровыми событиями последних нескольких лет, бизнес-модель находится под серьезной угрозой, потому что в независимости от того, сколько кликов вы получите, их всегда будет недостаточно. И если вы заряжаете читателей на получение доступа к журналистике, перед вами стоит большая задача, связанная с тем, чтобы убедить цифрового потребителя, который привык получать информацию бесплатно, отдать за это определенную сумму денег.
Издатели новостей во всем мире видят прибыль и резкое падение доходов. Если вы хотите яркую иллюстрацию новых реалий цифровых средств массовой информации, учитывайте финансовые результаты первого квартала, объявленные The New York Times и Facebook в течение недели друг за другом в начале этого года. The New York Times сообщила, что её операционная прибыль упала на 13%, до 51.5 миллионов долларов, что выглядит более обещающе, чем в большей части остальной издательской индустрии, но падение существенное. Facebook, тем временем, раскрыл, что его чистая прибыль утроилась за тот же период до вполне ошеломляющих 1.51 миллиардов долларов.
Многие журналисты потеряли свои рабочие места в последнее десятилетие. Число журналистов в Великобритании сократилось на одну треть в период между 2001 и 2010 годами; американские службы новостей уменьшились на аналогичное количество в период с 2006 по 2013 год. Только в одной Австралии произошло сокращение журналисткой рабочей силы на 20% в период между 2012 и 2014 годами. Ранее в этом году мы объявили о потере 100 журналистских позиций в Guardian. В марте Independent перестала существовать как печатная газета. С 2005 года, согласно исследованию Press Gazette, количество местных газет в Великобритании сократилось на 181, опять же не из-за проблем с журналистикой, а из-за проблем с её финансированием.
Но потеря журналистами своей работы — это не просто проблема журналистов: она имеет разрушительное влияние на всю культуру. Как предупреждал немецкий философ Юрген Хабермас еще в 2007 году: «Когда реорганизация и сокращение расходов в этой основной области ставит под угрозу привычные журналистские стандарты, это бьет в самое сердце политической общественной сферы. Потому что без потока информации, полученного в результате обширных исследований и без стимуляции аргументов, основанных на экспертизе, которая не дешево обходится, связи с общественностью теряют свою непоследовательную жизнеспособность. Общественные СМИ затем перестанут сопротивляться популистским тенденциям, и не смогут больше выполнять возложенную на них функцию в условиях демократического правового государства.»
Может быть тогда центр внимания индустрии новостей необходимо обратить к коммерческой инновации: как еще спасти финансирование журналистики, которое находится под угрозой? Журналистика была свидетелем драматических инноваций в течение последних двух цифровых десятилетий, но бизнес-модели этого не видели. По словам моей коллеги, исполнительного редактора Guardian Мэри Гамильтон: «Мы трансформировали все, что относится к журналистике и сделали недостаточно в отношении бизнеса в этом плане.»
Влияние на журналистику в кризис бизнес-модели заключается в том, что в погоне за дешевыми кликами за счет точности и правдивости, новостные организации подрывают саму причину их существования: находить вещи и рассказать читателям правду — сообщать, сообщать, сообщать.
Многие службы новостей могут потерять то, что имеет наибольшее значение для журналистики: ценные, гражданские уличные репортажи, анализ самой базы данных, обращение со сложными вопросами с целью жесткого раскрытия вещей, когда кто-то не хочет, чтобы они стали достоянием общественности. Сейчас серьезная, общественно-интересная журналистика требуется больше, чем когда-либо. Она заставляет власть быть честной; она помогает людям понимать мир и осознавать свое место в нем. Факты и надежная информации имеют важное значение для функционирования демократии, и цифровая эра сделала это еще более очевидным.
Но мы не должны допустить хаос в настоящем, чтобы затем воспринимать прошлое в розовом цвете, как можно видеть по последнему решению, которое привело к трагедии, ставшей одним из самых темных моментов в истории британской журналистики. В конце апреля двухлетнее расследование постановило, что 96 человек, которые погибли в результате трагедии в Хиллсборо в 1989 году, были незаконно убиты из-за опасной ситуации на футбольном поле. Приговор стал кульминацией неутомимой 27-летней кампании, которую вели семьи жертв, чье дело детально освещалось в течение двух десятилетий журналистом Guardian Дэвидом Конном. Его профессионализм помог пролить свет на правду о том, что произошло в Хиллсборо, и на последующее сокрытие этого полицией — классический пример репортера, заставляющего более сильного держать ответ перед слабым.
То, против чего семьи выступали со своей кампанией в течение почти трех десятилетий, была ложь, распространенная газетой The Sun. Агрессивный редактор таблоида Кельвин Маккензи винил болельщиков в катастрофе, говоря о том, что они силой пробились к полю без билетов — утверждение, которое, как было выяснено позднее, оказалось ложным. Согласно истории The Sun Хорри и Чиппиндейла, Маккензи опроверг своего собственного репортера и написал слово «правда» на первой странице, утверждая, что болельщики Ливерпуля были пьяны, что они пошли в драку руками и ногами и помочились на сотрудников полиции, а также кричали, что хотят секса с мертвой женщиной-жертвой. Фанаты говорили, что «высокопоставленные сотрудники полиции вели себя как животные». История, как пишут Чиппиндейл и Хорри, является «классическим пятном», без каких-либо доказательств и «точно подходящим формуле Маккензи — публикация полусырого невежественного предубеждения, озвученного по всей стране».
Трудно представить, что Хиллсборо может случиться прямо сейчас: если бы 96 человек были бы задавлены насмерть перед 53000 смартфонов, при всех фотографиях и свидетельствах очевидцев, которых были бы размещены в социальных сетях, потребовалось ли столько же времени для того, чтобы всплыла правда? Сегодня полиция или Кельвин Маккензи не могли бы лгать так нагло и так долго.
Правда это борьба. Она требует тяжелой работы. Но борьба того стоит: традиционные ценности новостей важны и имеют значение, и они стоят того, чтобы их защищать. Цифровая революция привела к тому, что журналисты, что справедливо на мой взгляд, в большей степени подотчетны своей аудитории. И, как показывает история Хиллсборо, старые средства массовой информации, безусловно, способны к увековечиванию ужасающей лжи, распутывание которой может занять годы. Некоторые из старых иерархий были решительно подорваны, что привело к более открытой дискуссии и более существенному вызову для старых элит, чьи интересы часто доминируют в СМИ. Но век неустанной и мгновенной информации, как и сомнительных истин, может быть подавляющим. Мы лавируем от произвола к произволу, но забываем об этом очень быстро: каждый полдень у нас конец света.
В то же время выравнивание информационного ландшафта развязало новые потоки расизма и сексизма, новые способы посрамления и домогательства, предлагая нам мир, в котором господствуют самые грубые и громкие аргументы. Эта атмосфера, которая особенно враждебно относится к женщинам и темнокожим людям, показывает, что неравенства физического мира воспроизводятся слишком легко в интернет-пространстве. The Guardian от этого также не застрахован, поэтому одной из моих первых инициатив в качестве главного редактора был запуск Web We Want project, в целях борьбы с общей культурой онлайн злоупотреблений, и для выяснения того, как мы, в качестве учреждения, можем способствовать лучшим и более вежливым разговорам в интернете.
Задача журналистики сегодня прежде всего заключается не просто в технологических инновациях или создании новых бизнес-моделей. Она заключается в установлении той роли журналистских организаций, которую они до сих пор играют в общественных рассуждениях, ставших невероятно фрагментированными и радикально дестабилизированными. Ошеломляющие политические события прошедшего года, в том числе голосование за Брексит и выдвижение Дональда Трампа в качестве кандидата от Республиканской партии на пост президента США, являются не просто побочными продуктами возрождающегося популизма или бунтом тех, кто остался за бортом мирового капитализма.
Возвышение Трампа «на самом деле является симптомом растущий слабости СМИ, особенно над контролем пределов того, что приемлемо говорить — академик Зейнеп Туфеки
Как академик Зейнеп Туфеки утверждала в эссе ранее этом году, возвышение Трампа «на самом деле является симптомом растущий слабости СМИ, особенно над контролем пределов того, что приемлемо говорить». (Аналогично дело обстоит с кампанией Брексит). «В течение многих десятилетий журналисты крупных медиа-организаций выступили в качестве сторожей, которые решали какие идеи могли публично обсуждаться, а какие считались слишком радикальными,» писала Туфеки. Ослабление этих сторожей имеет одновременно как положительные моменты, так и отрицательные; существуют возможности, но есть и опасность.
Как видно из прошлого, старые сторожа также были способны на большой вред, и они часто были настоятельными в ограничении пространства для аргументов за пределами основного политического консенсуса. Но без какой-либо формы согласия любой правде трудно восторжествовать. Уменьшение сторожей предоставило Трампу пространство для разговоров на ранее запретные темы, такие как стоимость глобального режима свободной торговли, которая скорее приносит пользу корпорациям, а не работникам, проблема того, что американские элиты и значительная часть средств массовой информации уже давно отстранены от должности, а также позволило его возмутительной лжи процветать.
Когда преобладающее настроение антиэлитарно и антиавторитетно, доверие крупным учреждениям, в том числе и средствам массовой информации, начинает разрушаться.
Я считаю, что за сильную журналистскую культуру стоит бороться. Так же как и за бизнес-модель, обслуживающую и вознаграждающую медиа организации, которые ставят поиск правды в центр всего, построение информированной, активной общественности, которая тщательно исследует власть, а не играет на чувствах неосведомленной, реакционной группы, которая нападает на уязвимые слои населения. Традиционные ценности новостей должны быть провозглашены: репортажи, проверки, сбор заявлений очевидцев, направленность на то, чтобы выяснить, что на самом деле произошло.
Мы имеем честь жить в эпоху, которая позволяет нам использовать много новых технологий и помощь нашей аудитории, чтобы делать это. Но мы должны также бороться с проблемами, лежащими в основе цифровой культуры, и понимать, что переход от печати к цифровым медиа не произошел просто по причине технологии. Мы должны также учитывать новую динамику, которую создали эти изменения. Технологии и средства массовой информации не существует в изоляции, они помогают сформировать общество, также, как они, в свою очередь, были сформированы им. Это означает взаимодействие с людьми, как субъектами гражданского общества, гражданами, равными. Речь идет о подотчетности власти, борьбе за общественное пространство, и возложение на себя ответственности за создание такого мира, в котором мы хотим жить.
Оригинал: TheGuardian
