Автор: Джоэль Мокюр
Как и почему началось беспрецедентное процветание современного мира? Книжные полки забиты томами с бесконечными объяснениями историков, экономистов, политических философов и других учёных мужей. Один из путей нахождения ответа на этот вопрос — изучение появления веры в полезность прогресса.
Подобная вера может показаться сегодня очевидной, но в далёком прошлом большинство людей считали, что история развивается циклично, или идёт по пути, определённом высшими силами. Идея о том, что люди могут и должны сознательно работать, дабы сделать мир лучшим местом для себя и грядущих поколений, возникла, по большому счёту, в период двух столетий между Христофором Колумбом и Исааком Ньютоном. Конечно, просто верить в прогресс было недостаточно — надо было его претворять в жизнь. Современный мир начался тогда, когда человечество пошло по этому пути.
Почему же люди прошлого не решались принять идею прогресса? Основной аргумент против этого заключался в том, что прогресс предполагает неуважение к предыдущим поколениям. Как замечал историк Карл Беккер в своей классический работе, написанной в начале 1930х годов, «Философ не мог понять современную идею прогресса… пока не стал готов отказаться от поклонения предкам, пока не проанализировал свой комплекс неполноценности по отношению к прошлому и не обнаружил, что его поколение — лучшее из известных». В ходе больших открытий и реформации, европейцы всё больше сомневались в великих классических трудах по географии, медицине, астрономии и физике, которые были основным источником мудрости в средневековые времена. С этими сомнениями пришло чувство, что их поколение знает больше, а значит умнее чем предыдущие.
Это был отход от верований большинства обществ прошлого, значимой частью которого был «культ предков» — вера в то, что вся мудрость была открыта предыдущими поколениями мудрецов, и чтобы учиться нужно изучать их труды и находить ответы на страницах из работ. В исламском мире мудрость заключалась в Коране и хадисах (которые состоят из высказываний и действий пророка Мухаммеда); в еврейском мире это была Тора, Талмуд и изречения мудрецов; в Китае мудрость содержалась в Сы шу, четверокнижии комментариев Конфуция, составленном в 12 веке. В позднем европейском средневековье мудрость можно было найти в ограниченном числе древних текстов, прежде всего тех, которые были написаны Аристотелем.
Девиз Королевского общества, которое было основано в 1660 году в Лондоне, было nullius verba—«ничьими словами».
Уважение к классическим текстам начало исчезать в Европе в 16 веке, это исчезновение ускорилось в 17м, когда всё больше древних несомненных фактов были проверены, а затем признаны некорректными. Если классические авторитеты могут быть неправы в столь многих вещах, почему им следует доверять вообще в чём-то? Английский философ Уильям Гильберт, автор знаменитой работы по магнетизму, выглядел для своей эпохи очень нагло, когда писал в 1600 году, что не собирается тратить время ссылаясь на древних греков, так как «ничтожная греческая аргументация не может достаточно тонко и эффективно продемонстрировать истину».
Многие из широко распространённых взглядов классической науки оказались при внимательном изучении неверны. Прежде всего вера в то, что земля была центром вселенной, что было краеугольным камнем древней космологии. Но было ещё много другого: Аристотель настаивал на том, что все звёзды помимо планет неизменны и неподвижны, но в 1572 году молодой датский астроном Тихо Браге наблюдал рождение сверхновой звезды и понял, что Аристотель ошибался. Что оказалось ещё более поразительным, так это то, что Аристотель писал о тропических зонах вокруг экватора как о настолько знойных, что они не могут быть обитаемы — но европейцы обнаружили людей, живущих и процветающих в таких регионах как Африка, Америка и Индия. К 1600 году большая часть древней мудрости пошла прахом.
Дальше — больше. После 1600 года европейцы разработали научные инструменты, позволившие им увидеть такие вещи, которые древние авторы не могли и представить. Неудивительно, что они почувствовали себя лучшими: у Птоломея не было телескопа, Плиний не имел микроскопа, у Архимеда не было барометра. Великие классические авторы могли быть умны и хорошо образованны, но европейские интеллектуалы считали себя не менее умными и лучше информированными — и способными видеть вещи, которые от древних были скрыты. Поэтому они пришли к выводу, что надо всё проверить и доказать а не следовать за древними мудрецами, которые жили 1500 лет назад. Девизом Королевского общества, основанного в 1600 году, стала фраза nullius verba—«ничьими словами». Скептицизм стал стержнем всех знаний; Даже Библию начали воспринимать критически, не в последнюю очередь благодаря Спинозе, который усомнился в её божественном происхождении и воспринимал как обычный текст.
Традиция не сдавалась без боя. В последние десятилетия 17 века интеллектуальная битва развернулась между двумя группами, поклонниками древней мудрости и модернистами. Люди всерьёз обсуждали вопрос кто был лучше, писатели и философы древней Греции и Рима или их современники. Этот спор был высмеян великим сатириком Джонатаном Свифтом в его «Битве книг», в которой он описал абсурдную физическую битву между современными авторами и древними, почти как это сделал Монти Пайтон через сотни лет после этого, который представил соревнование греческих и немецких философов в виде футбольного матча.
Хотя вопрос о том, кто лучший драматург — Софокл или Шекспир — очевидно, дело вкуса, ответы на вопросы о правоте по поводу скорости падения объектов, циркуляции крови, орбите небесных тел или самозарождения организмов — становились решительно очевидными. К 1700 году в Европе битва решительно была выиграна модернистами, к древним научным и медицинским трудам относились со снисходительным уважением. Ведущий учебник по естественной философии в 1755 году (и преподававшийся столетие спустя) начинался с замечания «немалое удивление думать, как незначительно наше знание природы продвинулось в предыдущие века… по сравнению с огромным прорывом, которое оно получило… в последнее время… философы предыдущих веков зарывались в свои гипотезы без каких-либо практических подтверждений и всё равно не смогли дать объяснение множеству феноменов».
Это был поворотный момент, когда интеллектуалы начали постигать знания кумулятивно. В прошлом подобное было непросто: многие древние знания оказывались утеряны при уничтожении рукописей. Но после 1500 года книгопечатание и распространение библиотек сделали такие потери маловероятными. Модернисты не только могли знать, что делали древние, но могли постоянно пополнять базу полезных знаний. Молодой Блез Паскаль, например, видел мир знаний как единый бесконечно долго живущий индивид, «непрерывно учащийся». Поколение спустя его соотечественник Бернар де Фонтенель (сегодня в значительной степени забытый, но бывший центральной фигурой образованного мира в то время) утверждал, что в его эпоху истина до сих пор неизвестна — правота, как он её называл — правит. Он предсказал, что в будущем эта истина пойдёт гораздо дальше, и что в один прекрасный день его современники сами окажутся теми древними мудрецами, превзойти которых будет разумно и справедливо для будущих поколений.
Бенджамин Франклин писал другу: «Наука столь быстро двигает прогресс теперь вперёд, что я иногда сожалею, что родился так рано»
Растущее неуважение к древним знаниям было сопряжено с убеждением, что человеческий прогресс в течение длительного времени является желаемой и осуществимой целью. Но, само собой разумеется, разные авторы имели в виду разные вещи, когда говорили о прогрессе. Некоторые имели ввиду моральное самосовершенствование, другие — менее тираничных и более добрых правителей. Становилось всё более очевидным, однако, что экономический прогресс как повышение материального благополучия был центральной частью, в дополнение к таким вопросам как религиозная терпимость, равенство перед законом и другие права человека.
К 18 столетию идея экономического прогресса пустила прочные корни. Адам Смит чувствовал в 1776 году, что «годовой продукт земли и труда Англии был, несомненно, гораздо значительнее при реставрации Карла II (в 1660), чем, как это можно предполагать, за сто лет до того, в момент восшествия на престол Елизаветы. А в последний период, как мы имеем все основания предполагать, страна тоже была гораздо богаче, чем за сто лет перед этим». Конечно, другие сомневались в потенциале инноваций по продвижению экономики вперёд, беспокоясь, что силы, ответственные за прогресс слишком слабы и могут быть нивелированы быстрым ростом численности населения. Но, как оказалось, даже самые большие оптимисты недооценили силу технологического прогресса в укрощении электричества, что привело к дешёвой стали, большому количеству высококачественной пищи и удвоению продолжительности жизни людей при сокращении часов, которые люди тратят на работу как минимум в два раза — и это лишь немногие из достижений модерна.
По мере продолжения 18 века мыслители пришли к консенсусу, что науки и технологии являются движущей силой экономического прогресса. В 1780 году Бенджамин Франклин писал другу, английскому химику Джозефу Пристли, что «наука столь быстро двигает прогресс теперь вперёд, что я иногда сожалею, будто родился так рано. Невозможно представить себе те высоты, которые могут быть достигнуты за тысячу лет во власти человека над материей… о, эта моральная наука была правильным путём совершенствования». Сам Пристли считал, что в истории познания «мы видим человеческое понимание как самое большое преимущество… увеличение своих возможностей путём приобретения сил природы… притом, что безопасность и счастье человечества с каждым днём всё улучшается». Французские просветители, такие как Тюрго, чувствовали то же самое.
Интересно, что ко времени Адама Смита и Бенджамина Франклина количество крупных открытий за счёт более совершенного научного познания было ещё мало, а сам материальный прогресс был незначительным. Накануне промышленной революции, в 1759 году, Сэмюель Джонсон писал: «когда философы последней эпохи впервые собрались в Королевском обществе, внезапный прогресс полезных искусств привёл к большим ожиданиям… но (подагра) и (почечные камни) болели всё также, а земля не приносила того урожая, который от неё ждали» Он добавлял: «истина заключается в том, что мало было сделано по сравнению ожиданиями».
И, тем не менее, оптимизм, который расцвёл в 17 веке, оказался неостановим и стал ещё больше через два поколения после доктора Джонсона. Историк Томас Бабингтон Маколей отмечал в 1830, что он видит: «богатство народов растёт и все искусства всё ближе и ближе приближаются к совершенству, несмотря на грубейшую коррупцию со стороны правителей». Он предсказал дальнейший прогресс благодаря «машинам, построенным на принципах, ещё не открытых, которые будут в каждом доме».
Маколей был совершенно прав. Европа 18 века (или лучше сказать, Британия) столкнулась с рядом сложных технологических проблем, которые требовали срочного решения. К примеру, измерение долготы в море, пряжа нитей из волокон без использования человеческих пальцев, выкачивание воды из угольных шахт, предотвращение оспы (самой страшной болезни того времени), а также дешёвая и быстрая выплавка чугуна. К 1800 году эти проблемы были решены изобретательными и образованными людьми, а список их достижений можно и продолжить: Маколей мог писать благодаря газовому освещению, носить нижнее бельё, отбеленное порошком на основе хлора, а также в течение года завершить свою статью путешествуя поездом. Меньшее экономическое, но большое психологическое значение имела победа над силой тяжести при помощи воздушного шара в 1783 году.
У веры в прогресс всегда были оппоненты, многие из которых подчёркивают цену технологических достижений. В 17 веке орден Иезуитов неустанно боролся против инноваций вроде астрономии Коперника и бесконечно малой математики. В ходе индустриальной революции многие писатели под предводительством Томаса Мальтуса были убеждены в том, что безудержный рост населения сведёт на нет плоды экономического роста, убеждение, которое имело своих сторонников, таких как Пол Эрлих, до конца 1960х. В настоящее время голословные страхи о чудовищах, созданных с помощью генетической инженерии (вроде более умных людей, засухоустойчивых культур и комаров, которые не являются переносчиками малярии) угрожают замедлить научные исследования и разработки в таких важнейших областях, как, например, борьба с изменением климата.
Прогресс, как было замечено ещё давно, неизбежно влечёт за собой риски и издержки. Но альтернатива ему, и тогда, и сейчас — всегда хуже.
Оригинал: TheAtlantic
Понравился текст? Поддержите наш проект!
или напрямую на яндекс-кошелёк 410011404335475
