Автор: Уилл Сторр
Почти два с половиной тысячелетия назад Аристотель совершил революцию в понимании счастья. В то время греческие философы прикладывали значительные усилия, чтобы определить — что же это за состояние бытия? Одни утверждали, что оно возникло из гедонизма, поиска чувственных удовольствий. Другие же приводили аргументы, что счастье – конечный пункт тяжёлой, полной трудов жизни. Эти подходы присутствуют с нами и сегодня, в декадентной инстаграм- и бургер- культуре, или христианском понятии небес. Но Аристотель предложил третий вариант. В своей «Никомаховой этике» он описал идею эудамонического счастья, в которой утверждалось, что счастье не является просто чувством или конечной целью, но практикой. «Это значит жить таким образом, который удовлетворяет нашим целям» рассказала мне Хелен Моралес, классицист университета Калифорнии, Санта-Барбара. «Это процветание. Аристотель говорил: Перестаньте надеяться на счастье завтра. Счастье – оно в процессе». Сегодня, тысячи лет спустя, доказательство того, что Аристотель, возможно, был прав, обнаружено в одном из самых неожиданных мест: геноме человека.
Эта находка является одной из последних из серии взаимосвязанных открытий в области социальной геномики. В 2007 году Джон Качиоппо, профессор психологии и поведенческой нейробиологии в Университете Чикаго, а также Стив Коул, профессор медицины в Университете Калифорнии, Лос-Анджелес, среди прочего, выявили связь между одиночеством и тем, как гены выражают себя. В небольшом исследовании, позднее повторённом в более крупных масштабах, они сравнили образцы крови у шести человек, которые чувствовали себя социально изолированными, с образцами восьми, не испытывавшими подобного чувства. Среди одиноких участников функция генома изменилась таким образом, что риск воспалительных заболеваний увеличился, а антивирусная реакция уменьшилась. Оказалось, что мозг этих субъектов были был настроен приравнивать одиночество к опасности и переключать тело в защитное состояние. Качиоппо предположил, что в исторических и эволюционных перспективах подобная реакция может быть хорошей штукой, так как она помогает иммунным клеткам достигать инфекции и способствует заживлению ран. Но это не способ нормально жить. Воспаление способствует росту раковых клеток и развитию бляшек в артериях. Это приводит к отключению клеток головного мозга, что повышает восприимчивость к нейродегенеративным заболеваниям. В действительности, по словам Коула, реакция на стресс «тратит наше долгосрочное здоровье в пользу нашего выживания в краткосрочной перспективе». Наши тела, заключает он, «запрограммированы превращать страдание в смерть».
В начале 2010 года Коул рассказал о своей работе на конференции в Лас-Вегасе. Среди зрителей была Барбара Фредриксон, известный психолог из Университета Северной Каролины, Чапел-Хилл, которая училась в аспирантуре с Коулом. Беседа с ним заставила её задуматься: если стрессовые состояния, такие как одиночество, заставляют отвечать геном подобным опасным образом, могут ли позитивные практики дать противоположный результат? «Эудамонические и гедонистические аспекты благосостояния ранее связывали с долголетием, поэтому возможность найти полезные эффекты казалась правдоподобной» рассказала мне Фредриксон. На следующий день после конференции, она отправила Коулу электронное письмо, и к осени того же года они получили финансирование их совместного проекта. По плану команда Фредриксон с помощью анкет должна была составить профиль группы участников, дабы определить их стиль счастья, а затем взять небольшой образец крови. Коул же должен проанализировать образцы и посмотреть, какие взаимосвязи, если таковые имеются, возникли.
Фредриксон полагала, что гедонизм окажется более благоприятным для геномов чем эудамония — что дискретные чувства счастья сильнее влияют на геном, чем абстрактные понятия смысла и цели. Коул, тем временем, был скептически настроен по поводу возможности взаимосвязи счастья и биологии. Он работал со всеми видами исследователей, пытаясь найти геномическую реакцию на все — от медитации йоги до практики тай-чи. Иногда он наблюдал весьма интересные вещи, но чаще данные вызывали только недоумение. «День за днем, я наблюдал нулевые результаты», рассказал он мне. «Здесь ничего, тут ничего, там ничего». Первое исследование Фредриксона и Коула не было масштабным, в нём были получены результаты 80 человек, но, так как Коул изучал страдания очень долго, он знал, что искать в образцах крови. «К этому времени у нас было довольно чёткое представление о видах переключателей в экспрессии генов, мы можем видеть, когда люди чувствуют себя в опасности или испытывают неуверенность» сказал он. «Мы плодотворно поработали даже в сравнительно небольшом исследовании, и могли сказать: » Это результаты можно изучать».
Когда они разобрали полученные данные, они увидели, что предположение Фредриксон, как оказалось, является ошибочным. «Всё это гедоническое благополучие — насколько ты счастлив, насколько удовлетворён жизнью? — никак не взаимоотносится с экспрессией генов» рассказал Коул. Затем он проверил коррелляцию с эудамоническим счастьем. «Когда мы рассмотрели эти результаты, мы увидели, что они выглядят впечатляюще» сказал он. Результаты, несмотря на то, что были небольшими, являлись очень значимыми — «Я был поражен». Исследование продемонстрировало, что люди с высоким уровнем эудамонического счастья, демонстрируют противоположный профиль генов, в отличие от людей, страдающих от социальной изоляции: уровень воспаления был низким, в то время как антивирусная реакция — высокой. Со времени первого исследования в 2013 году, было проведено три его успешных повторения, в одном из которых принимали участие 108 а в другом — 122 человека. По словам Коула, вид величины эффекта, которые был обнаружен, показывает, что отсутствие эудамонии может быть столь же вредным, как курение или ожирение. Они также предполагает, что, хотя люди с высоким эудамоническим счастьем часто испытывают также и много гедонического счастья, но связанные с этим преимущества для здоровья, как правило, появляются только у тех, у кого есть нечто, что Аристотель мог бы назвать хорошей жизнью.
Но что такое это «квази-мифическая» хорошая жизнь? Что мы имеем в виду, когда мы говорим об эудамонии? По Аристотелю, для этого требуется комбинация рациональности и «arete» — вида добродетели, понятие которого с некоторых пор дискредитировано некоторыми видами христианского морализаторства. «Это действительно значит добродетель, но это также и стремление к совершенству» говорит мне Моралес. «Для Усэйна Болта тренировки, которые он использует для того, чтобы оставаться великим атлетом не означают удовольствие, но ведут к выполнению его предназначения быть великим бегуном, и это стремление приносит ему счастье». Фредриксон, между тем, считает, что ключевым аспектом эудамонии является вовлечение. «Это относится к тем аспектам благополучия, которые выходят за рамки немедленного самоудовлетворения и соединяют людей чем-то большим,» говорит она. Но Коул отметил, что вовлеченность, как представляется, не является необходимым условием. «Кажется маловероятным, что Усэйн Болт делает то, что он делает, чтобы принести пользу человечеству в любом обычном просоциальноем смысле,» сказал он. «Если это так, то означает ли это, что эудамоническое благополучие обусловлено достижением лично важной для вас цели? Или оно предусматривает достижение нечто большего, важного для общества?». Для Коула вопрос остается открытым.
Еще один ключ к познанию понятия счастья может прийти из другой области знаний. С начала семидесятых, психолог Брайан Р. Литтл был заинтересован в том, что он называет «личные проекты». Он и его коллеги из Кембриджского университета уже «изучили буквально десятки тысяч личных проектов тысяч участников». У большинства людей, как указывает работа Литтла, есть около 15 проектов за всё время, начиная от банальных, вроде научить жену запоминать, что следует выключать компьютер после использования (это как раз мой случай), до глобальных, вроде попыток принести мир на Ближний Восток. Литтл называет это вторую категорию «ключевыми» проектами. Один из его последовательных выводов заключается в том, что для того, чтобы принести нам счастье, проект должен иметь два качества: он должен быть значимым в какой-то степени, и мы должны иметь возможность достигнуть в нём хорошего результата (мало смысла пытаться стать самым быстрым человеком в мире, если вы — страдающий избыточным весом и агарофобией пенсионер). Когда я описал ему исследования Коула и Фредриксон, Литтл отметил, что это удивительно конгруэнтно с его идеями. Как и в случае эудамонии, точное определение ключевого проекта достаточно гибкое. «Основные проекты могут расширять возможности для социальной связи, но это не обязательно,» сказал Литтл. «Это зависит от индивидуальных потребностей». «Ключевые проекты монаха-трапписта не требуют того же вида социальных связей как у обычного парня из Бирмингема».
На самом деле, эта гибкость, пожалуй, является наиболее обнадеживающим качеством как понятия «основного проекта» Литтла, так и эудамонии Аристотеля, потому что позволяет найти реальную возможность быть счастливым. Даже самый темпераментный несчастный интроверт может найти такой проект, который подойдёт лично ему. Поиск его не принесёт удовольствия; также может потребоваться ещё несколько лет жизни, чтобы достичь в нём результата.
Уилл Сторр — автор двух книг, нонфикшн и романа. Его последняя книга — «Неубедимые. Приключения с врагами науки» (The Overlook press)
Оригинал: The New Yorker
