Литература представляла дивные техногорода, космические путешествия и инопланетян до того, как началась научная революция
Автор: Эдвард Саймон
Исследователь строит космический корабль и встречает инопланетян в другом мире. Эти инопланетяне — «очень странные люди». В два раза выше человека, носят одежду из загадочного материала, окрашенного в цвета, невидимые человеческим глазом и говорят только завораживающими музыкальными тонами. Затем исследователь возвращается на землю.
Этот сюжет повторяется, казалось бы, бесчисленное количество раз в бульварных журналах и классической научной фантастике прошлого века. Схожие темы озвучивались авторами вроде Айзека Азимова, Рея Бредбери, Артура Кларка, классическими сериалами типа Сумеречной Зоны и Стартрек, а также фильмами вроде недавнего Прибытия. Но история выше — не из прошлого века. Этот исследователь, Доминго Гонсалес, вымышленный рассказчик из Человека на Луне, романа Френсиса Годвина, епископа Англиканской Церкви. Он был опубликован в 1638 году.
Научную фантастику иногда воспринимают как продукт современной науки. Согласно этому взгляду жанр появился как попытка разобраться в огромных просторах эмпирических знаний и технологических возможностей, возникших в промежутке 17 и 18 веков — модель Солнечной системы Коперника, открытия Нового Света, прогресса медицины, микроскопы. Критики вроде Брайана Алдисса доказывали, что Франкенштейн, известное произведение Мери Шелли 1818 года — первый роман в жанре научной фантастики, так как его фантастические события происходят не благодаря чудесам или магии, а при помощи науки.
Тем не менее во многих книгах, написанных в то время, и во времена научной революции, использовался схожий повествовательный стиль. Что делает эти книги удивительными, так это не то, что они отражают новую науку того времени, но демонстрируют литературное влияние на научные исследования. Так же, как и многие современные учёные говорят о том, что Стар Трек вдохновил их заниматься исследованиями, Человек на Луне в своё время сделал популярными идеи гелиоцентризма и возможности внеземной жизни.
Сама по себе научная фантастика, конечно же, не является причиной научной революции, но литература той эпохи позволила людям представить различные реальности — в некоторых случаях задолго до того, как эти реальности стали возможными.
***
Литературный список этих ранних историй включает в себя работы различной степени каноничности, такие как «Утопия» Томаса Мора (1516), «Новая Атлантида» Френсиса Бекона (1627), «Сомниум» Иоганна Кеплера (1635), «Пылающий мир» Маргарет Кавендиш (1666), «Остров Пен» Генри Невилла (1688) и «Путешествия Гулливера» Джонатана Свифта (1726). Все эти тексты объединяет мотивация главных героев – любопытство, что так много значит для классической научной фантастики. «Никто из ныне живущих не может рассказать вам о столь многом количество странных и неизвестных народов и стран» писал Мор, описывая открытие фантастического острова Утопия – пассаж, до смешения напоминающий «смело идти туда, куда не ступала нога человека».
Сегодня не очень ясно как, но Человек на Луне Годвина пленил читателей 17 века рассказом об испанце, который путешествует на корабле, движимом гусями. Он летит через космос, который впервые в литературе описан как невесомый, затем проводит время в компании обитателей лунной цивилизации, покидая её только ради почти столь же удивительной и технологически изумительной земли под названием Китай. История является смесью рассказа о натуральной философии, нарративом путешествия, утопического и шутливого стиля, который пришёлся по вкусу английской и европейской аудитории. Она также влияла на многих литературных звёзд в течение веков. Французский автор Совиньон де Сирано де Бержерак высмеивал эту книгу в своём сатирическом романе 1657 года «Другой Мир«. Эдгар Алан По ссылался на неё в своей истории 1835 года «Необыкновенное приключение некоего Ганса Пфааля». И Герберт Уэллс в своём романе 1901 года «Первые люди на луне» также непосредственно вдохновлялся Годвином.
Годвин также повлиял и на науку. Как писал профессор Оксфорда Уильям Пул в своём предисловии к последнему изданию Человека на Луне, «Литературные или гуманистические традиции и практическая астрономия не были абсолютно разными вещами для астрономов эпохи раннего модерна». Для Годвина, гуманитарные науки и естественные не противостоят друг другу, а взаимно усиливают методологию. Джон Уилкинс, сотрудник Королевского Общества и изобретатель системы, которая предшествовала метрической, утверждал в своей книге «Меркурий» (1641), что роман Годвина может «использоваться, чтобы раскрыть секреты» естественной философии.
Ещё более провокационной книгой в своё время считался «Пылающий мир» первой женщины в Королевском Обществе, Маргарет Кавендиш. История представляет собой рассказ о поездках по параллельной вселенной, вход в которую скрывается на Северном Полюсе, и которая населена разумными полулюдьми-полуживотными: «люди-медведи, несколько людей-червей… несколько людей-птиц, несколько людей-мух, несколько людей-пауков, несколько людей-гусей» и других. В книге были летательные аппараты и подводные лодки, а также дискуссии о научных инновациях, частично обусловленные последними открытиями, сделанными с помощью изобретённого микроскопа.
Роман особенно отличен своей повествовательной сложностью. Автор появляется в качестве персонажа и описывает в письме как она «создаёт и растворяется в нескольких мирах, созданных в своём сознании… мир идей, мир атомов, мир огней«.
Описания авторами возможного будущего имели влияние на то, как складывалась настоящая действительность.
Пылающий Мир был реабилитирован как субъект серьёзного исследования феминистскими критиками в последней четверти 20 века, и Кавендиш стала популярной темой для обсуждения. Даиэль Даттон, чей исторический роман «Маргарет Первая» освежил интерес к Кавендиш в начале этого года, говорит, что, когда она в первый раз читала Пылающий Мир, то восприняла его как «совершенно странный, в лучшем смысле: говорящие животные, города из янтаря и кораллов, метафизическое движение, в ходе которого душа Маргарет Кавендиш путешествует по Пылающему Миру чтобы подружиться с Императрицей». Книга описывает эру примитивных микроскопов и телескопов, блох, монструозно предстающих перед человеческим глазом и магнетических камней, указывающих на настоящий Север.
***
Годвин, Кавендиш и их современники имеют важное значение для формирования свободного пространства воображения — которое до сих пор играет роль в научной фантастике. В создании миров — или создании «бумажных тел«, как называла их Кавендиш — авторы описывали возможное будущее, которое влияло на настоящую действительность. Возьмите эту подборку технологических чудес, которые Бекон описывает в Новой Атлантиде: «Версии тел в других телах» (трансплантация органов?), «Взволнованность духов и расположение их в правильной пропорции» (фармацевтика?), «создание новых продуктов из субстанций, которые сейчас не используются» (генно модифицированные продукты?), «создание новых тканей для одежды» (синтетические ткани?), «обман чувств» (телевидение и кино?);
И есть нечто устрашающее в описании лунной технологии в романе Человек на Луне:
Вы затем могли увидеть людей, которые могут перелетать с места на место, вы за одно мгновенье можете посылать сообщения на расстояние длиною множество миль и получать ответ незамедлительно, вы можете рассказать своё мнение своему другу, который находится в каком-то удалённом месте в населённом городе, в котором множество подобных вещей… вы можете получать новости Нового мира… никакие философы предыдущих эпох не могли даже представить такого
«То, что сделала Научная революция» — пишет британский историк Кейт Томас в своём труде «Религия и упадок магии: исследования популярных верований в Англии 16 и 17 века» — «это предоставление рационализму более стабильной интеллектуальной основы». То есть научная фантастика не всегда была производной от самих научных объяснений. Еще до того, наука полностью определилась со своими взглядами, литература предложила средство для размышлений о ней.
Способность представить альтернативные социальные механизмы, в частности, делает научную фантастику, возможно, литературным жанром с самым революционным потенциалом. «Прото-феминистская критика,» Кавендиш, говорит Даттон, была критикой «доминантных силовых структур». В Британии 17 века «эти критические замечания… вышедшие из-под пера женщины, должно быть, казались не менее фантастичными, чем её говорящие медведи!»
Научная фантастика с тех пор стала социальной лабораторией визионеров вроде Урсулы Ле Гуин, Сэмюэла Делани, Маргарет Этвуд, Филипа Дика, и Октавии Батлер. Свобода спекулятивной фантастики позволила этим авторам давать ответ на вопрос реальной жизни и культуры радикальными способами. В традиции социально значимой научной фантастики, Кавендиш стала первой «Креаторией» (женщиной-творцом — прим.перев.), как она себя называла.
В Пылающем мире Кавендиш писала, что «беллетристика — это человеческая фантазия, обрамлённая воображением писателя, без учёта того существует ли в реальном мире вещь, которую он представляет». Тем не менее для неё, Годвина, Бекона и других, множество вещей, о которых они мечтали позднее были «действительно существующими». Их фантазии не всегда требовали эмпирических открытий, эти открытия описаны в поэтическом стиле восторга и удивления перед тем, как были подтверждены экспериментами и логикой.
Оригинал: The Atlantic
Понравился текст? Поддержите наш проект!
или напрямую на яндекс-кошелёк 410011404335475
