Автор: Хейди Мэтьюз
Дискуссия вокруг секса – одна из основных тем любого человеческого общества. Разные страны и поколения обсуждают эти вопросы. Законы о борьбе с кровосмешением, запреты однополых отношений и проституции — все эти инициативы касаются вопросов того, с кем мы можем заниматься сексом, когда и при каких условиях. В настоящее время дебаты о том, какой секс у нас должен быть сосредоточены на проблеме индивидуального выбора и сексуальной независимости. Мы живем, казалось бы, в эпоху согласия.
Идея о том, что согласие на сексуальную активность должно стать эталоном для определения того, что представляет собой законно допустимый и социально желательный секс, далеко не очевидна. Это отчасти потому, что секс означает разные вещи в разные моменты. Платный секс действительно может соответствовать транзакционным, согласованным условиям, в которых стороны торгуются и соглашаются на конкретные действия по установленной цене. Но не весь секс может быть или должен быть сведён до атомистической встречи двух индивидуальностей. Иногда то, что мы хотим, нам не известно заранее. Детали желания и удовлетворения часто обнаруживаются и осуществляются в момент близости. Кроме того, помимо вопроса о личной воле, сексуальная независимость может быть выражена через взаимодействие двух (или более) партнеров. Секс может быть уникальным опытом, поскольку акт сексуального отношения создает новые способы совместного общения.
Женское сексуальное удовольствие часто рассматривается как более сложное и менее предсказуемое, чем мужское. Исторически это предположение способствовало чрезмерному регулированию женских сексуальных и репродуктивных возможностей. Даже сегодня ряд инициатив направлены на исключение и игнорирование этих возможностей, хотя женские эмансипационные проекты должны сосредоточиться на путях их включения а не избегания.
Актуализация сексуального «я» может происходить одновременно с возникновением страха, отторжения и неопределенности. В эти моменты, позволяя себе продемонстрировать сильную личную уязвимость, можно создать пространство для создания предельного доверия. Это доверие основано на общем согласии принять тот факт, что сексуальное удовольствие и опасность часто занимают одно и то же место. Сексуальная ограниченность несёт определённый риск, а изучение своего сексуального поведения может помочь раскрыть потенциал сексуальных контактов и наш потенциал в целом.
Как и согласие на медицинские процедуры, сексуальное согласие — оспариваемая правовая конструкция, которая развивалась с течением времени. Это концепция, используемая законом для различия уголовно наказуемого и ненасильственного секса. Но как мы определяем есть ли согласие или нет? Даже самые позитивные правозащитные юрисдикции, основанные на признании согласия, которое понимается как субъективный продукт сознания заявителя во время предполагаемого нападения, полагаются на соответствующие судебные конструкции. Вне экстренных ситуаций «да» или «нет» заявителя сочетаются с другими видами доказательств, включая вербальное и невербальное поведение обеих сторон на протяжении всей встречи. Затем судья должен принять решение о том, является ли в целом несогласие выраженным, и знал ли обвиняемый или должен был знать, что согласия не было или оно было отозвано. От начала до конца закон опирается на различные виды доказательств и знаков, прямых и косвенных, направленных на создание конструкции согласия.
Это означает, что согласие — не вещь в себе, которую можно найти либо с помощью сексуального партнёра, либо судьей или присяжными. Согласие — не более чем показатель того, как данное общество понимает конкретное сексуальное поведение. Мы заявляем об отсутствии согласия в момент, когда решаем, что сексуальное поведение пересекает порог того, что мы считаем приемлемым в культурном отношении уровнем принуждения, компромисса и риска.
Многие феминистки ответят, что проблема заключается не в характере согласия, а в том, что закон не заходит достаточно далеко. Другими словами, закон должен быть адаптирован для отслеживания культурных сдвигов, вроде #MeToo. Сторонники утвердительного согласия говорят, что сексуальные партнеры должны активно искать четкие его признаки на протяжении всей сексуальной встречи. «Согласие сексуально» — говорят нам. Когда женщина заявляет о нападении, мы должны ей поверить. Бремя доказывания должно перейти к ответчику, чтобы показать, что он предпринял разумные шаги дабы выяснить согласие. Как нам говорят, изменение нашего сексуального поведения в соответствии с этими ожиданиями сделает сексуальную культуру более безопасной. Какая феминистка в здравом уме могла не согласится с этим?
Но есть две основные проблемы с этой логикой. Во-первых, как давно уже признали как консервативные, так и «просексуальные» феминистки, бинарный подход «да/нет», присутствующий в согласии, не отражает сексуальную реальность ни в культурном, ни в юридическом смысле. «Согласие» сложно и непредсказуемо вплетается в сексуальные контакты. Сексуальная встреча в комплексе может быть по-разному унизительной, но возбуждающей, отвратительной, но интригующей, пугающей и все же притягательной. Более того, «консенсуальный» секс — не то же самое, что «желаемый» секс; наоборот, неконсенсуальный секс — не то же самое, что нежелательный. Приравнивание согласия к однозначному желанию существенно изменяет тот вид секса, который общество считает допустимым.
«Расширенные» рамки согласия, выдвинутые другими феминистками, включая Робин Уэст, объясняют эти трудности, идя еще дальше. Подчеркивая условия женского подчинённого положения, при которых происходят «нормальные», гетеросексуальные отношения, в том числе в браке, эти феминистки утверждают, что криминализация какого-либо секса — будь то консенсусного или нет – может происходить только в парадигме насилия. Закон и общество должны поддерживать только искренне желаемый секс.
Однако нет оснований полагать, что даже действительно желаемые сексуальные контакты коррелируют с хорошим сексом. Нежелательный или частично желательный секс все еще может быть сексуальным и преобразующим. Эксперименты с болью или страхом могут сдвинуть ранее ожидаемые сексуальные границы именно потому, что они затрагивают уязвимые состояния бытия. Можно себе представить, что привлекательность удушения, например, по крайней мере частично связана с искренностью страха, который оно вызывает.
Это не означает, что нет никаких ограничений в сексе, а, скорее, даёт основания разработать ограничения, которые согласуются с эротическим потенциалом сексуальной встречи. Лимитированное согласие— это пространство, в котором партнеры могут исследовать ценность сексуальных переживаний именно потому, что они непосредственно затрагивают линию между допустимостью и недопустимостью.
#MeToo явно полагается на патриархат как на культурный контекст. Движение рассматривает женщин как объекты сексуального мужского господства. Нам говорят, что мужчины заинтересованы в том, чтобы продвигать или, по крайней мере, поддерживать мизогинистические формы социального контроля над женщинами. Предполагается, что они хотят идти «как можно дальше», прежде чем столкнутся с сопротивлением женщины, не согласившейся на секс. Эта картина, в лучшем случае, представляет собой необычную и регрессивную картину человеческой сексуальности. В худшем случае она побуждает нас к сексуальной консервативности. Настоящим обещанием современных сексуальных дебатов является то, что он открывает новое пространство для теоретизирования границ по-настоящему авантюрного и полноценного секса.
Хейди Метьюз – доцент права в Osgoode Hall Law School университета Йорка в Канаде. Она живёт и работает в Торонто
Оригинал: Aeon
